Машина умчалась, но крестьянин успел разглядеть надпись «Рим» и пятизначный номер. Этих он хорошо знал, с ними приходилось считаться. Он провожал машину взглядом, пока она не скрылась за поворотом, потом сплюнул на землю.
~~~
Рим
Понедельник, 16 июля 1487 г.
Ферруччо не особенно доверял служанке и всегда боялся, что она разболтает что-нибудь о хозяевах, желая придать себе важности. По этой причине он, как простой слуга, в этот понедельник отправился на рынок, где купил свежих фруктов, зелени, хлеба и мяса, а также две вазы для цветов, которые ему заказала Леонора. Сейчас де Мола был спокоен, а три дня назад, когда перед домом остановилась повозка, пережил несколько долгих неприятных моментов. Ранним утром на эту телегу грузили мебель и ковры. В одном из них прятался Джироламо Бенивьени. Весь товар, включая поэта, погрузили на баржу, стоявшую на якоре у пристани Тиберина, и перевезли в старый порт Траяна. Там на якорной стоянке уже ждала «Санта-Марта», суденышко совсем небольшое, но снабженное широким квадратным парусом и солидным рядом весел. Ферруччо ехал за повозкой, держась на расстоянии, но в порту спешился и расплатился с капитаном. Он удостоверился, что Джироламо, как и было договорено, хорошо спрятан внутри бочонка до тех пор, пока таможенная стража не закончит осматривать груз. Через пятнадцать дней «Санта-Марта» вернется. Если Джироламо подтвердит, что прибыл живым и здоровым, то капитан получит еще столько же. Теперь оставалось только ждать.
Ферруччо был единственный, кто мог относительно безнаказанно перемещаться по Риму, хотя и делал это с осторожностью. У Леоноры и Джованни, напротив, было множество причин не показываться на улице, чтобы их не узнали. Сидя целыми днями взаперти, они пристрастились к долгим беседам, и между ними установилась новая близость, основанная на взаимном доверии. Леоноре хотелось все знать, ее любопытство оказалось ненасытным. Она была поражена и очарована, когда попросила Пико объяснить истинное значение его исследований. Джованни рассказывал ей, как постепенно пришел к открытию тайны Великой Матери, первородной Создательницы всего сущего. Леонору изумила и привела в восторг мысль о том, что начало всех начал заключено в женском образе и не имеет ничего общего с суровым бородатым Богом, который остался в дураках.
День ото дня ее вопросы и наблюдения становились все точнее и убедительнее:
— Отец, Сын и Дух Святой для церкви — единая субстанция. А Марию, женщину, в молитвах называют Матерь Божья. Разве не абсурд?
— Ты абсолютно права, это бессмыслица. Но подумай о молитве Святой Девы как о способе, которым Мать явила себя миру, пользуясь земным образом. А может быть, кто-то намеренно воспользовался плодом ее чрева, чтобы тот вырастал в тени. Имя нарицательное Матерь Божья родилось в ходе Эфесского собора. С тех пор прошло более тысячи лет.
— Значит, когда монахини учили меня молиться Божьей Матери, они были ближе к истине, чем могли предположить.
Джованни улыбнулся и кивнул:
— Они действительно многого себе не представляли. Зато об этом знал Алигьери, тосканский поэт.
— Я знаю его «Божественную комедию», читала ее в монастырской библиотеке.
— Если бы монашки понимали, какая ересь содержится в этой книге, они бы ее сожгли.
Глаза Леоноры глядели изумленно.
— Да, ересь. Великий поэт был тамплиером, шел дорогой познания, а не доктрины. В своей «Комедии» он наметил черты, которые могли распознать только такие же посвященные. Данте выражался достаточно недвусмысленно, забавляясь тем, что провел читателей вроде твоих монашек. В девятой песне «Ада» он пишет: «О voi che avete gl’intelletti sani, mirate la dottrina che s’asconde sotto il velame delli versi strani».[61] Алигьери призывает нас прочесть непонятные строки и понять, что он хотел сказать. Вот, к примеру: «Matto è chi spera che nostra ragione possa trascorrer infinita via che tiene una sustanza in tre persone».[62] To же самое, что говорила только что ты. А когда прибавляет: «State contente umane genti al quia che se potuto aveste veder tutto mestier non era partorir Maria»,[63] то, наверное, хочет сказать, что если человек узнает истину, то вся история религии, от Христа и дальше, окажется совсем другой.
— И он оставил даже указания относительно Матери?
— Оставил, по-своему. Во всей «Комедии», посвященной Богу-Отцу, имена Марии и Беатриче упоминаются чаще, и их образы более реальны и важны, чем фигура Создателя. Они порой так близки друг другу, что почти перемешаны, по крайней мере, поэт подает сигналы тем, кто умеет читать между строк. И во всем этом часто присутствует число «девять». Девять кругов ада и небес в раю. А в «Новой жизни» Алигьери снова говорит нам о Беатриче, о Вселенской Женщине, о Матери, если угодно. Она весьма любима числом «девять», и поэтому «Любовью зовется».