— Наконец-то, — говорит он. Голос — будто из костей, переламывается на каждом слове. — Ты долго шёл. Но всё равно пришёл.
— Кто ты? — спрашиваю. Или думаю, что спрашиваю. Слова не звучат, но он слышит.
— Один из тех, кого ты забыл. Но от крови никуда не уйдёшь.
Он поднимает руку. В ней — пепел. Порыв ветра, и пепел превращается в лица. Мужские… Женские…Даже детские, они молчат. Только смотрят на меня, с укором. С ожиданием чего-то, что я не могу им дать.
— Это весь мой род? Эти лица? Они говорят со мной?
Он кивает. Без гнева. Но с такой тяжестью, что мне становится стыдно. За что — не знаю. Мне в целом редко когда бывало стыдно в моей жизни. Всегда старался в любой ситуации вести себя достойно, ну а если кто-то и осуждал, то плевал на чужое мнение.
— Ты — последний. Остальных сожгли. Нас давно забыли, нас предали и лишили былого величия. Нас затёрли из памяти, как золу с ладони. Но ты ещё есть, а значит у нас есть шанс всё вернуть.
— Я умер, — говорю. — Я уже не могу ничего исправить.
Он приближается. Берёт мою ладонь. И вжимает в неё пепел. Он жжётся, будто живой.
— Смерть — это просто дверь. А ты — ключ. Так что встань и иди.
— А Куда мне идти? Есть навигатор, что ли или какая-то карта, например?
— Туда, где память стала прахом. Где забытое ждёт, когда его назовут по имени. Ты восстановишь род. Или сгоришь вместе с нами. Внутри. Навсегда.
Его лицо — на миг — становится моим. Только старше. Измождённей. Мудрее. И в этом отражении я вижу: я уже шёл этой дорогой. Во многих жизнях.
Теперь самый последний шанс.
Он отступает. Пространство начинает рушиться. Пепел превращается в чёрную воронку. Ветер ревёт. Мир уходит.
А внутри — голос. Уже не его. Мой.
«Не дай пеплу быть концом. Пусть он станет началом».
И в этот миг — удар. Боль. Воздух. Снова тело.
Я возвращаюсь!
Сознание возвращалось не сразу. Словно я плыл на дне густой, тягучей реки по течению. Каждый вдох обжигал мои ноздри запахом гнилого дерева, сырости и лошадиного навоза. Где-то позади трясло, грохотало — деревянные колёса с глухим стуком перекатывались по промёрзшей каменной дороге.
Я открыл свои глаза.
Надо мной — выцветшее полотно брезента. Небо где-то там, серое, как пепел в окопе. В лицо тянет холодным воздухом, а тело… Тело — не моё. Вроде бы руки есть. Вроде бы ноги есть. Но нет, всё какое-то другое, чужое.
Меня тряхнуло, я качнулся и ударился плечом о борт. Больно, сука. Только сейчас понял — сижу в повозке. Внутри нас шестеро. Все исключительно молодые мужчины. Руки свободны, каждый занят своим делом. Кто-то пишет пером письмо, кто-то читает потрепанную книжку, кто-то просто смотрит в сторону, но всех нас объединяет одно. Все — молчат. Никто не разговаривал друг с другом в этот момент и смотрели на меня с заметным опасением в глазах.
В одежде — выцветшие мундиры, старинные потертые временем сапоги. Заметная нищета прикрыта остатками былой гордости. Лица измождённые, но с каким-то, что ли, родовым высокомерием. Как у людей, которые когда-то приказывали — и до сих пор не отвыкли приказывать.
— Очнулся, — бросил один парень сиплым голосом старика, несмотря на молодое лицо, с узкими хитрющими глазами. — Долго же ты был в отключке.
Я не ответил. Просто оглядел их всех. Ни один не выглядел сильно испуганным. Ни один не сломлен. Все они — из кости, закалённой в интригах, крови и наследии. Дворяне. Аристократы. Только теперь потерявших былое величие.
Я посмотрел на свои руки.
Шрамы на костяшках. Вены — тугие, натруженные. На запястье — старое тату: волчья пасть, набитая не совсем аккуратно. Серебро в клыках почти стёрлось.
Это не моё тело. Это тело, видимо, моего предка.
В голове — глухой удар. Вспышка. Видение. Лицо из пепла, голос, что звал меня. «Ты — последний. Восстанови род».
Я — в прошлом. Я — в теле одного из основателей рода. В теле легенды.
— Пацаны, какой… сейчас год? — спросил я.
Рядом усмехнулись.
— Ты уже даже забыл в какой-год тебя в ссылку отправили? — самый старший наклонился ко мне. — 1798-й. Империя при Павле, если твои мозги совсем выветрило ещё.
Я молчал. Смотрел в его глаза. В этом взгляде была осторожность. Признание. Не дружба — уважение. Потому что имя рода, в теле которого я теперь был, ещё что-то значило в этом мире.
— А это? — указал я на знак на руке. Пепельный, едва светящийся.
— Ну как бы родовой символ. Метка рода Волковых. Ты ведь из них, судя по всему? Или это тоже забыл? — Он хмыкнул. — Значит, всё ясно. Теперь ты с нами, пёс на цепи. Империя больше не для таких, как мы.