– Это вам. В школе и угостить-то нечем.
– Спасибо. А почему Сынчжэ должен раньше уйти с уроков? – я сразу перешла к делу.
Учительница села напротив и глубоко вздохнула, словно нервничала больше меня.
– Дело в том, что… Скажите, как он ведет себя дома? Делится ли тем, что происходит в школе?
– Не особо, но иногда что-то рассказывает.
Кажется, прошло несколько месяцев с тех пор, как я последний раз разговаривала с Сынчжэ по-настоящему. Однако гордость не позволяла в этом признаться. Чувство дистанции с собственным ребенком, несмотря на то что я не работала, казалось подтверждением несостоятельности как матери.
Когда он был в начальной школе, всегда ходил за мной по пятам, мило щебеча о чем-то. Но в средней заметно изменился: стал замкнутым и не говорил без крайней необходимости. Мне не раз говорили, что второй год средней школы особенно трудный. Как это часто бывает, в этот период он начал проявлять признаки бунтарства. Я утешала себя мыслью, что это всего лишь этап взросления и со временем он вновь станет тем же милым мальчиком.
– А что такое? В школе что-то случилось?
– Сынчжэ… В школе он не очень общителен. Мне приходится несколько раз переспрашивать и уговаривать его, чтобы мальчик заговорил. Но он очень способный. Как вы, наверное, заметили, особенно силен в математике. В будущем сможет представлять школу на олимпиадах, ведь он один из лучших.
Сынчжэ не проходил дополнительного обучения, но числа привлекали его с самого детства.
– К тому же он высокий и похож на вас, поэтому пользуется популярностью у девочек. Знаете, как это бывает – девочкам нравятся красивые и молчаливые мальчики.
– Но все-таки, почему вы вызвали меня сегодня?
Меня начала беспокоить ее многословность. Казалось, она делала комплименты перед тем, как перейти к чему-то неприятному.
– У Сынчжэ возникла проблема…
Слово «проблема» заставило меня занервничать:
– Проблема?
– Да, девочке из своего класса он… – учительница выглядела так, будто подбирала слова, – показал свой мужской орган.
– Что? – Я не понимала, что она говорит.
– Сегодня одной девочке из класса… Она ушла домой в слезах. Ее мать пожаловалась в школу, и мы с завучем сделали Сынчжэ выговор… Мне показалось, что вы тоже должны знать об этом и поговорить с ним дома.
Я одновременно считала ее слова абсурдными и чувствовала стыд.
– Это случилось впервые. Наверное, ему было любопытно, и мы собираемся списать это на розыгрыш. Но в наши дни это деликатный вопрос. Если такое повторится, мы не сможем опять закрыть на это глаза. – Было ощущение, что учительница, которая сначала показалась мне милой сестренкой, угрожает. Словно намекала, что если это повторится, ответственность ляжет на меня.
– Но Сынчжэ…
Я сидела, как провинившаяся ученица, и не могла поднять голову.
– Когда Сынчжэ разговаривал об этом с завучем, он сказал, что хочет умереть.
– Что?
– Уверена, он сказал это, чтобы оправдаться. Но, возможно, стоит обратиться в центр помощи подросткам или в специализированное учреждение… Тем более что его отец – врач.
Я не могла поверить, что сын высказал преподавателю свои мысли о смерти. Стало стыдно, будто все мои беды были выставлены напоказ. Полные тревоги советы учительницы обрушились на меня невыносимой тяжестью, и я долго не могла прийти в себя.
Учительница проводила меня в медпункт, где сидел Сынчжэ. Не встречаясь с ним взглядом, я забрала сына и вышла из школы.
Чувство, которое я испытывала к нему, следовавшему за мной следом, было предательством. Все усилия, вложенные в его рождение и воспитание, казались тщетными и причиняли мне боль.
– Это неправда, – он догнал меня и заговорил первым.
– Неправда?
– Она влюбилась и бегала за мной.
– И что дальше?
Он посмотрел на меня с разочарованием, понимая, что оправдание не сработало:
– Я же говорю, что это все ложь!
– Тогда следовало сказать правду. Теперь из тебя делают плохого. Ты действительно ни в чем не виноват, правда?
– Да.
– Точно?
– Конечно.
– А передо мной ты тоже не виноват?
Сын посмотрел на меня, но не ответил. В его глазах блестели слезы. Плачет ли он от несправедливости или чувства вины, я не могла понять. Я просто обняла его и заплакала вместе с ним. Я плакала не от жалости и не потому, что хотела извиниться. С тех пор как услышала, что сын произнес: «Я хочу умереть», ждала момента, чтобы расплакаться. Как собака Павлова, я всегда реагировала на слово «смерть» слезами.
В апреле 2000 года, когда мне было двадцать три года, внезапно умерла моя любимая сестра. Я чувствовала себя виноватой в ее смерти. Я попросила ее пожить в моей квартире два дня и три ночи, чтобы присмотреть за кошкой, пока отдыхала в Гонконге с будущим мужем. Сестра любезно согласилась помочь. Казалось, она устала от постоянного прислуживания нашей матери с ее перепадами настроения и, наконец, получила возможность отдохнуть и насладиться личным пространством.