Возможно ли, чтобы от этого ничего не осталось? Жоанни впервые осознавал тщетность трудов. Он постигал высшую мудрость лентяев. Жажда успехов представлялась ему этим вечером такой допотопной! Он снова взялся за перевод Тиртея, но без всякого воодушевления. Это оказался просто урок, дабы вновь свыкнуться с жизнью. Явных причин для тоски не было; он словно исчерпал всю радость, которую отыскал на дне скорби.
Нет, причин для тоски не было, даже напротив. Разве что некое разочарование. Фермина Маркес оказалась совсем не такой, какой он ее представлял; и все девушки в общем не были такими, какими он их представлял. Он пошел навстречу Фермине Маркес, как идут навстречу врагу, испытывая страх, но сохраняя присутствие духа. А враг приблизился, протянув руку; вместо закованного в латы воителя он отыскал хорошего друга; даже лучше — подругу. Он был ей признателен, что удалось избежать битвы, к которой он так упорно готовился. Однако подобная перемена поначалу сбила его с пути. Прежние планы рассыпались: значит, следовало довольствоваться дружбой? Все было опять под вопросом.
Но девушка заговорила, и следовало отвечать. И Жоанни, остыв, успокоившись, предвкушал наслаждение от детских серьезных бесед, от простодушных и важных признаний, какие случаются между мальчиком и девочкой, когда им пятнадцать, и никогда потом.
Примечательно, что она над ним не шутила. Она сказала нечто, его удивившее:
— Вы — французы — совсем иные. Вас просто так не поймешь. Вот вы веселитесь, а через минуту уже грустите. Никогда не угадаешь, что именно вами движет. Вы самые странные из всех иностранцев.
Жоанни возгордился тем, что вызывает у нее любопытство. «Она будет меня изучать», — думал он. Ему захотелось быть решительным, действовать как-то особенно, но он боялся показаться смешным.
Болтая, они прогуливались по террасе. Их мысли перетекали одна в другую, они рассказывали, какие их посещают фантазии, и были подобны двум птичкам, летающим рядом вдоль аллей парка и прячущимся в гуще листвы. И Жоанни узнавал бестелесные радости, о которых даже не помышлял. Фермина Маркес оказалась чем-то бо́льшим, нежели просто девушкой, которую следовало прельстить: она существовала, и надо было это учитывать.
Она сказала и другие невероятные вещи:
— Разве ваши занятия способствуют послушанию?
Таким наивным мог бы быть юноша. И еще: она сочла, что здание коллежа похоже на пакетбот.
— Такой большой, как те, что курсируют между Америкой и Европой. Об этом задумываешься, видя, как вы там живете: на стол подают по расписанию, молитвы читают все вместе.
— Нет, — ответил Жоанни, — сходство в том, что мы не можем покинуть коллеж, как пассажиры не могут сойти с плывущего по водам пакетбота. Мне тоже приходила эта идея в первые дни, когда я оказался здесь запертым. В учебных классах и дортуарах — повсюду, откуда нельзя увидеть ни парка, ни улицы перед главным входом, — можно легко представить, что находишься на большом корабле среди океана.
— А еще шум электрической станции. Похоже на двигатели корабля, правда?
— Этот огромный корабль скользит не среди океана, он мчится по волнам времени.
— Да, да, так и есть! Куда же он направляется? Он плывет навстречу летней каникуле?
— Правильно говорить «каникулы», мадемуазель. Простите, что поправляю, об этом просила матушка Долорэ.
— Да, вы правы. А каникулы пасхальные, рождественские, на Троицу и День всех святых — это остановки большого корабля в портах. Плывешь себе и плывешь, занимаешься делами изо дня в день, времена года сменяют друг друга, пакетбот движется почти бесшумно, видите, какие облака над нами?
Жоанни был рад, что познакомился с девушкой. Мысли у нее были своеобразные и выдавали особенную чувствительность. Прощаясь, они крепко сжали друг другу руки. Им нравилось проводить время вместе, и вскоре меж ними могла родиться привязанность.
Мысль об этом и воспоминание о прощании придали Жоанни смелости вернуться к обычной жизни. Склонившись над тетрадью, он начал аккуратно писать. Временами по телу пробегала приятная дрожь. Он чувствовал себя таким невинным и кротким, как если бы она была рядом, за той же партой.