Войдя в спальню, она принималась читать. Она ложилась на постель, не снимая вечернего платья, в котором казалась себе красивее и которое с безразличием мяла. Приключения героев ее не особенно интересовали; ее собственные приключения были, конечно, более захватывающими. Если бы злодей подружился с Сантосом, он бы, разумеется, исправился и беды в конце не случилось. Она жалела Курриту в «Безделицах»; жалела остальных героинь, которые были дурными или несчастными. Их не могла утешить и избавить от горестей любовь Сантоса. Она закрывала книгу и думала о своем счастье. Она одаривала ласковыми взорами окружающие предметы. Огоньки электрической люстры и светильников над камином и по бокам круглого зеркала — все сияло, являя покой и уют в богато обставленном доме. Любуясь, она оглядывала обтянутые бледно-розовым муаровым шелком стены, массивную роскошную мебель, плотные ковры на полу, золотые рамы, инкрустированные медью столы и столики, внушительный шкаф с тремя застекленными створками. Несколько недель назад она это ненавидела, поскольку все предметы неустанно напоминали, что богатым вход в небесное царство заказан; они страшили ее и заставляли думать о всех несчастных, о тех, кто остался на ночь в приюте, о бедных существах, которые пали на самое дно и у которых нет ничего, кроме нищей души. Теперь же, напротив, она все это любила, роскошь достойна повелителя ее сердца. Ей самой все это казалось не важным, но разве не был бы счастлив он, приняв приглашение провести у них несколько дней, когда окончит коллеж, где жизнь проста и груба, — да, — разве не будет он счастлив? Ему отведут комнату оттенков сухой листвы, что еще роскошнее, нежели эта, а за покупками он сможет отправиться на «Виктории». О, лишь бы это сбылось!
Она смотрела на свое декольте, оглядывала себя лежащей в великолепном платье, любовалась изящными ножками. Не правда ли, она тоже достойна повелителя ее сердца? Ночные часы полны разных мечтаний. Десять часов вечера прозаичны, почти вульгарны; а два часа ночи пропитаны приключениями, ведущими в неизвестность. А неизвестность — это три утра — ночной полюс, таинственный материк времени. Вы вроде бы все обошли, однако, если полагаете, что вам удалось его пересечь, то глубоко заблуждаетесь, ибо вскоре уже бьет четыре, а вы так и не настигли ночных секретов. И рассвет чертит полосы меж синими рейками ставен.
Проходило всего часа два с момента, как она встала, и Фермина Маркес появлялась у крыльца Сент-Огюстена, прикрывая прекрасные глаза от слепящего солнца. При этом манеры ее были благородны и торжественны, как никогда. Она приезжала еще до того, как воспитанники выходили из столовой, и делала это нарочно, чтобы подразнить Сантоса, который, побыстрее покончив с обедом, был вынужден сидеть на скамье, стуча ногами от нетерпения, готовый выскочить наружу, как только позволят.
Каким он казался счастливым! Мы знали, что под манжетом на правом запястье он носит подаренный ею локон. И мы жали ему руку или дотрагивались до плеча, испытывая особое уважение: прядь волос делала Сантоса священной персоной.
Они прогуливались по террасе. Она позволяла ему курить в ее обществе: дым от его сигарет был таким ободряющим, ароматным! Она вдыхала его с наслаждением. Она смотрела на него сосредоточенно, восхищенно. Ей нравилось, что она чуть ниже ростом. Все, что он говорил, было для нее важно, делало ее счастливой, ласкало.
Раз или два они приглашали Демуазеля пополдничать с ними в парке. А еще мы видели их в большой аллее, позади шли: матушка Долорэ, Пилар и Пакито Маркес; впереди были: Сантос слева, Демуазель справа, посередине — Фермина. Негр выступал, приосанившись, высоко подняв голову. Казалось, он очень гордится и одновременно очень смущается. Издалека на сияющем черном лице виднелись белки его глаз. Одежда на нем была безупречна. Он ведь тоже родился в Америке.
XIX
Дней за десять до вручения наград, когда Жоанни Ленио на перемене был во дворе, он услышал, что его зовет Сантос Итурриа.
— Матушка Долорэ хочет тебе что-то сказать, пойдем!
Он пошел вслед за Сантосом. Вся семья была на террасе. Он пожал руки. Матушка Долорэ осведомилась, как он себя чувствует, и была весьма обходительна. Жоанни хотелось побыстрее уйти. Больше всего он опасался, что его оставят наедине с Ферминой. Он уже не так был уверен, что не выглядел смешным во время последней их встречи, когда разглагольствовал о гениальности. Он поглядывал на нее украдкой. Его не удивляло, что она могла отказаться от идей послушания и благочестия; это казалось естественным: наши чувства сменяются, как сменяются времена года. В ее прекрасном теле чувствовалась всемогущая сила, а все остальное — мысли, желания — были лишь временны. Она была красива, как никогда. Казалось, она стала чуть выше. В ее присутствии он чувствовал себя всего лишь ребенком. Он был создан не для того, чтобы она его полюбила; ему не следовало в нее влюбляться.