Ему хотелось откланяться. Но надо было выслушать благодарственную речь матушки Долорэ. «Месье Ленио, вы были так добры к моему племяннику, что мне хотелось засвидетельствовать признательность, добавив к словам что-то более ценное. Примите эту вещицу; возможно, она будет напоминать вам о нас». Она протянула ему небольшой футляр, завернутый в шелковую бумагу. Жоанни покраснел. Гордость подсказывала, что следует отказаться. Он собирался об этом сказать, когда Фермина Маркес прошла совсем рядом, шепнув: «Возьмите!» Он послушался, в нескольких словах поблагодарил и удалился.
И только в конце вечерних занятий он решился открыть футляр. Там лежали золотые часы с цепочкой; цепочка была массивной, тяжелой. Циферблат был тоже из золота. На крышке выгравированы инициалы «Ж. Л.» На мгновение он обрадовался от неожиданности. Часы месье Ленио-старшего совсем не такие красивые. На футляре стояло название ювелирного магазина на улице Мира. Вероятно, матушка Долорэ заплатила пять, шесть сотен франков. Получается, креолка настолько к нему расположена? Почему же она не сказала тогда «До свидания»? Он припомнил ее слова: «Вы были так добры к моему племяннику…» Стало быть, так. «Постойте-ка, — вдруг всполошился Жоанни, — постойте-ка, получается, они попросту мне заплатили!» Да, так и получается. Подарок не был знаком привязанности, который преподносят другу семьи. Это была плата за оказанную услугу — ее отдают в конце, когда все отношения завершились.
«Они мне заплатили!» Жоанни изнемогал от обиды. «Они мне заплатили!» Щеки его раскраснелись, румянец не проходил, мучительный, словно ожог, словно след от пощечины. «Они мне заплатили!» Да, они не хотели ни в чем быть обязанными; они рассчитали его, заплатив щедрое жалованье. О, презренные! И еще улыбались, уничтожая мое достоинство! Таковы богачи: они используют деньги, чтобы ранить тех, кого презирают. Жоанни обвел товарищей сухим обжигающим взглядом. И понял, что ненавидел их, потому что они были богаты. До сих пор он не отдавал себе в этом отчета. Двести тысяч франков, ежегодно зарабатываемые отцом на торговле шелком, вызывали почет, уважение людей в квартале и делали своим среди князьков в деревне департамента Луары. Даже в Лионе месье Ленио-старший был почетным лицом, и благодаря этому Жоанни — единственный сын — тоже отчасти прославился. Но что это в сравнении с богатством сыновей набобов, в сравнении с миллионами американцев, которых отцы отправляли в Европу на собственных кораблях?
«Они мне заплатили!» Схватившись за парту, Жоанни оглядывал класс, будучи вне себя от гнева. Какие они все спокойные, сидят, склонившись над тетрадями, сыны королей! «Они мне заплатили!» Это было высшее оскорбление. Бедняки хотя бы, нанося вам удар, делают усилие, гримасничают. Богатые спокойно сидят на месте, ведут приятную беседу и так же спокойно вас убивают. Все родители его товарищей действовали бы схожим образом. «Я для этих людей оборванец, и они меня презирают. Они осмеливаются меня презирать — меня, который умственно превосходит их всех!»
«Они мне заплатили!..» Жоанни припомнил историю из детства. Родители как-то сказали одному из рабочих: «Приводите сюда по вечерам сына; составит компанию месье Жоанни!» Через неделю парнишку вернули отцу, поскольку он быстренько научил месье Жоанни похабным словам. А рабочему вручили подарок «за аренду мелкого проходимца», как сказал месье Ленио-старший. Жоанни попросил разрешения выйти из класса. В ладони он сжимал часы с цепочкой.
В конце одного из коридоров, рядом с кутузками, находился заброшенный класс. Дверь стояла заколоченной, окно помещения, располагавшегося между основным зданием и стеной манежа, заделали снизу досками, а сверху просмоленной бумагой. Ученики порой развлекались, кидая в нее мелкие камни. Им нравилось слушать, как снаряды, прорывая бумагу, падают на пол — или на скамьи? — которых они никогда не видели. А еще так избавлялись от множества ненужных вещей: сломанных перьевых ручек, линеек, испорченных туалетных принадлежностей. Некоторые мечтатели, — как, например, маленький Камий Мутье, — дрожали от одной мысли о мертвой комнате. А соседство с кутузками, куда сажали лишь в самых отчаянных случаях, довершало дело, превращая забытый класс в священное место, где царили жуткие и опасные боги.