По другую сторону стены расположились несколько японских жандармов.
Под самой стеной, внизу, Дикки видел только блиноподобные верха фуражек, хаки, склонившихся над какой-то перевернутой бочкой. К этой группе то и дело подходили полицейские и что-то докладывали. Дикки не понимал что, — разговор шел по-японски.
Вдалеке раздавались короткие выстрелы.
По количеству металлических, железных и чугунных частей, нагромоздившихся вместе с железобетонным и кирпичным ломом, Дикки определил свое местонахождение, как район фабрик и заводов.
— Увы, парень, — думал он, — ты ловко засел здесь о этими тупоголовыми обезьянами.
Он был прав. Даже имея оружие, он не справился бы со сворой жандармов, один — против кучи, не зная ни города, ни языка…
Сделав такое пессимистическое заключение, он вспомнил о завтраках и тартинках. Удобно разместившись на комфортабельном выступе стены, он вытянул ногу на кусок чугунной балки и начал уничтожать тартинки, запивая их хорошим вермутом.
Несколько полицейских атаковали молодого рабочего, пробиравшегося по развороченной мостовой. Он ловким ударом выбил из строя одного, другого перекинул через голову, а у третьего перебил сухожилие на руке. Но четвертому и пятому удалось схватить его. Молодого рабочего звали Джико Сакаи, и он справедливо считался одним из вождей иокогамской группы — Родо-ундо-даитай-домех.
Полицейские поймали много парней с головами на плечах и поснимали у них головы. Теперь очередь дошла и до Джико Сакаи.
Джико привели к стене. Полицейские очень обрадовались. Сидевший посередине бочки, с расшитым золотым воротником, что-то бросил, и жандармы связали руки Джико. Потом они вскинули свои короткие карабины.
Дикки внимательно следил за сценой, разыгравшейся внизу за стеной.
Как жалел он о своем хорошем вороненом кольте! Как он жалел! Кольт остался в «Ориентале» в секретном отделении маленького кожаного чемодана вместе с путеводителем, бумагой, запасными ручками и другими дорожными вещами.
Он быстро распихал по карманам завтрак и, перекинувшись через стену, почувствовал, что смежная стена начала чуть-чуть покачиваться.
— В чем дело?.. — подумал Дикки, — прекрасно!
Он разворотил десяток кирпичей в стене и укрепился в ней.
За стеной полицейские вскинули на плечо карабины и джэп с золотыми погонами крикнул Джико:
— Беги!
Джико Сакаи не двинулся.
— Беги! — свирепо повторил полицейский.
Джико стоял, как вкопанный.
— Ну, беги, собака.! — крикнули все полицейские вместе.
— Ладно, канареечник, — выругался Дикки, — ладно!
И когда они взяли на мушку Джико, Дикки изо всех сил уперся в соседнюю стену…
Черт возьми, иногда, к сожалению, очень редко, землетрясение бывает самым полезным, самым верным сообщником, союзником и другом. Стена поддалась, а легкое сотрясение почвы сбросило Дикки с ее вершины, но и погребло в новой развалине полицейскую свору.
Дикки скатился вниз и кубарем подкатился под ноги убегавшего Джико. Толчок был очень силен и они оба покатились дальше, пока не наткнулись на какую-то чугунную часть. С расшибленным лбом, но очень довольный, Дикки кое-как поднялся и крикнул:
— Я коммунист, товарищ!
— Тем лучше! — на хорошем английском языке весело ответил Джико. — Будем друзьями, но для крепкого дружеского пожатия развяжите мне мои руки!
Смех, тартинки и вермут окончательно сблизили новых друзей.
— Теперь, Джико, тебе надо серьезно изменить внешность, иначе, прежде всего, нас, как рождественских гусей, нашпигуют свинцовым салом.
Он надел на Джико свой пиджак и перевязал ему лицо куском, оторванным от нижней рубашки. Джико стал неузнаваем.
Стемнело. Пожар в городе продолжался, но были места, где огонь съел все, что он считал съедобным.
Над городом реяли стаи пернатых хищников. Особенно они торжествовали у моря, где трупы не приходилось откапывать и где они, со стервятнической точки зрения, ужасно аппетитно воняли — на несколько миль вверх и во все стороны.
В одном месте Дикки окончательно убедился, за какими корейцами охотятся японские жандармы.
На Блефе, у одной из стен, под жестокие насмешки обезумевшей и отупевшей толпы, полицейские избивали бамбуковой палкой несчастного, оборванного, худого рабочего.
— Чего вы его бьете?! — с негодованием бросился Дикки.
Английский язык заставил полицейских, хотя и свирепо, на минуту оторваться от своей работы.
— Кореец! — презрительно бросил один из них, а затем процедил сквозь зубы, коверкая слова: — Жгут и грабят!
Толпа зло подлаивала.
— Рабочий! — шепнул Джико, — его зовут Нико-Ноо и он в комитете портовых грузчиков. Пойдем, ни черта не сделаешь! Эти обалдевшие черти верят во все.
Иокогаму объявили на осадном положении. Эта мера вызывалась целым рядом неприятных осложнений. Свои истязания над рабочими японцы выдавали за восстания корейцев и для большей важности, для вескости своего заявления они объявили осадное положение.
Общие принципы такого положения не были сохранены, так как невозможно ликвидировать бесприютность нескольких сот тысяч людей.
Последнее приостановило бессистемное бегство на суда, нетерпеливое ожидание прихода американской эскадры и «Ленина». Полиция, обеспокоенная появлением рассадника «красной заразы», удвоила террор по отношению к восставшим «корейцам» и плотным кольцом окружила город.
Иокогама на время очнулась от катастрофы. Никто не обращал внимания на небольшие подземные толчки. По городу появились отряды рабочих-кули, разбиравших развалины. Полисмены приводили в порядок население, восстановилось несколько отелей, не говоря уже о бараках, палатках и шалашах. Предприниматели вкладывали деньги в строительные конторы. Пожары постепенно утихали и даже появились газеты.
Настоящие, большие иллюстрированные газеты, — на улицах разрушенных городов, прибывшие на самолетах американские репортеры.
Оставаться дальше в лохмотьях и в таком безобразном виде Дикки и Сакаи не могли. Готовое платье продавали в городе по бешеным ценам и о покупке в магазине нечего было и мечтать.
Дикки разрешил вопрос так. Документов американского бизнесмена у него не осталось. У Джико же их вообще не было. У обоих имелись партийные удостоверения, по которым с удовольствием им отвели бы пожизненные места и казенные квартирки. Спрашивать о русском торгпредстве значило — подвергнуться той же опасности. Наводить справки о пароходах, отправляющихся во Владивосток, также нельзя было.
Решили купить дешевые японские кимоно и ходить в них.
Дикки смущенно оглядывал себя в длинном халате и корзиновой шляпе. Он купил две пары роговых очков и в таком виде Джико мог разгуливать по городу.
Приняв соответствующий вид, они спокойно расхаживали по бывшему Блефу и купили у пробегавшего мальчишки газету «Осаки Шимбун».
«Осаки Шимбун» была замечательна тем, что уцелела от землетрясения и первая выпустила в тираж катастрофу.
Дикки солидно развернул газету, бессмысленно глазел на строчки и слушал, как Джико переводил ему последние сообщения.
— «Сегодня в Иокогаму прибудет пароход из СССР с продовольствием и медикаментами для потерпевших»… — сообщала газета.
Затем шли подробности о вошедшей в гавань американской эскадре, цифры о потерях, корреспонденции из Токио, целая полоса, посвященная липовому восстанию липовых корейцев и даже фельетоны и впечатления.
Среди перечисленных в газете жертв значились: французский консул, серия американских граждан, в число которых попал и Дикки, семейства английского и американского консулов, колония русских, живших на Мейн-стрит, и семейство русского торгпреда Свидерского.
Дикки заинтересовался только сообщением о прибытии советского парохода.
— Джико, — сказал он, складывая газету, — Джико, хочешь ли ты поехать в Советскую Республику?..