Хиро постоял посредине комнаты какое-то время, а после, закинув подушку с одеялом на диван, сел в кресло. Ему, правда, можно остаться на ночь? Можно играть в приставку, и Себ не против того, что он находится в его квартире? Он никогда ни с кем из сверстников не общался так близко. Для него это настолько непривычно, что напрочь сбивает его с толку. И как следует себя вести? Что можно, а что нельзя? А сутра Себ не передумает? Он может теперь называть его другом или нет? На пьяную голову размышления об этом давались тяжело, он постоянно отвлекался на что-то другое, и в результате ни к чему путному так и не пришел. Он включил приставку, но поиграть особо не вышло. Большинство игр, которые он запускал, были либо слишком сложными для него, либо с очень непонятным управлением, либо играть в них нужно в компании. В результате он в полной мере разочаровался в столь заманчиво разрекламированных персонажах, графике и геймплее. Выключив приставку, он еще раз от безделья бросил беглый взгляд на фото. Ни разу Себ так не улыбался в его присутствии. Да что там говорить, он вообще ни разу не улыбнулся. Всегда с каменно-ледяным выражением лица, будто статуя. Он думал, что Себ — человек такой, которому совсем не свойственны обычные человеческие чувства. Что-то вроде киборга. В него просто не заложена такая функция. Он понимал, что это глупая мысль, но то, с каким холодным расчетом тот принимал решения касаемо человеческих жизней, как холодно относился ко всем окружающим, к их чувствам, переживаниям, как ходил всегда с таким видом, что все ему безразлично, поневоле навевало именно эту мысль. В каком-то смысле на балконе он ему соврал. Он не считал его полностью человеком. Точнее не совсем человеком, а пустой оболочкой человека. Так как любой человек что-то да чувствует, несет в себе какие-то страхи, желания, эмоции, а он полностью пустой. В нем ничего нет. Он заметил это еще в первую встречу, да только осознать получилось только сейчас под воздействием хмеля. Но это фото… Оно доказывало обратное. Он — человек. Он умеет радоваться, судя по фото, он может быть счастлив. Возможно, он так хорошо скрывает все эмоции. А возможно, все это было когда-то, когда-то он смеялся, радовался и был счастлив, но по какой-то причине это прекратилось, и он стал вот таким. Кто знает?
Настроение от этого стало хуже некуда, и он решил ложиться спать. На узком диване ему было некомфортно. Вечно что-то мешало, то спинка дивана, то его собственная рука, которую некуда было деть. Долго он ворочался, пытаясь найти более-менее удобную позицию, но даже когда он ее нашел, сон долго к нему не приходил. Голова шла кругом не только из-за алкоголя в крови. Он просто не мог выкинуть из головы все то, что сегодня пережил. И каждая сцена, каждое слово, проносящееся в мыслях, выдергивали его из сна липким чувством страха.
Когда, наконец, он провалился в объятия Морфея, на улице во всю уже заступил рассвет, запели птицы, и понемногу оживал сонный город. Это было чуткое, легко нарушаемое, тревожное сновидение. Вокруг была непроглядная густая темнота. Он не видел ничего, ни своих рук, ни ног, ни тела. Ничего. Он только знал, что находиться в каком-то помещении. А темнота, казалось, начала сгущаться и превратилась уже во что-то хорошо осязаемое. Сначала будто во что-то податливое вроде воды, потом, постепенно уплотняясь, она стала крепкой и тяжелой как камень и опутывала его с ног до головы. Сам воздух был этой темнотой. Он начал задыхаться, и в тщетных попытках вздохнуть от бессилия и страха он упал на сырой пол. Он корчился и беззвучно страдал. Им овладел непреодолимый страх перед смертью. Бешено он пытался найти спасения, вглядываясь в темноту, вновь и вновь раскрывая рот, чтобы позвать кого-нибудь. Хоть кого-нибудь.
«Себастьян!»— осенило вдруг Хиро, но сказать у него ничего не выходило.
Вдруг в темноте загорелись два маленьких бирюзовых огонька, и постепенно приближаясь, они горели все ярче и отчетливей.
«Это он! Я спасен»
Но это был не Себастьян. Медленно к нему подполз белый змей. Несмотря на тьму, его он видел очень отчетливо. Белая гладкая чешуя переливалась и струилась, раздвоенный язык то появлялся, то исчезал, и неописуемо яркие холодные зеленовато-голубые глаза смотрели, казалось, прямиком в его душу. Он подполз так близко, что его язык щекотал ему нос. Тяжесть, давившая на него, отступила, он смог вздохнуть полной грудью и подняться. Поднявшись, он в желании поблагодарить спасителя начал искать его на земле, но рядом никого не оказалось. Суетливо он забегал глазами вокруг в его поисках. Ему нужно было найти его, чтобы он был рядом, чего бы это ни стоило.