«И все же я жив»
Хиро проснулся следующим утром весь продрогший, целиком не помня прошлый день. Сев на диване, он зевнул и потер глаза. Рядом с диваном стояла табуретка, заменявшая тумбу. Старая и дряхлая, как все в этом доме. На ней лежал листок бумаги. Он взял его в руки. На нем аккуратным, ровным почерком было написано:
Большую часть вопросов касаемо похорон я уладил.
Тело нужно забрать край до послезавтра, но я решил, что так долго ждать нет смысла. Договорился с похоронным бюро. Они заберут его завтра у морга в половине шестого вечера. До этого тебе нужно доехать до муниципалитета — забрать свидетельство о смерти. Гроб, как и место, я выбрал сам. Не слишком скромно, не слишком богато. Сойдет, в общем. Тебе нужно будет лишь оплатить. После того как заберешь свидетельство, заедь к ним. Контора называется: «В последний путь». Она на весь город одна, найдешь. Что делать дальше, они тебе уже там подскажут (где что подписывать, куда ехать и тд.). Я буду ждать у ворот кладбища в 6, к моргу не поеду.
Себастьян
Он прочитал это три раза. Смысл написанных слов долго до него не доходил.
«Какие еще похороны? Кто умер?» — размышлял он первые пару минут, но позже информация, прятавшаяся от него в закоулках его мозга, внезапно всплыла. «Он мертв». Он не помнил ни процедуры отключения, ни как добрался до дома, ни вчерашнего дня. Просто факт: «Он мертв». И все. Когда он этот факт осознал, он ничего не почувствовал, будто это и не к нему относится вовсе. К кому-то другому, настолько чужому и далекому, что его страдания, боль и переживания волновали его не больше, чем то, что трава зеленая, а небо голубое.
Посидев еще минут десять, он не спеша поднялся, порыскал по холодильнику, отыскал там старый творог с истекающим сроком годности, смешал его с такой же залежавшейся сметаной и заварил горячий чай. Не то чтобы его мучил голод, он его не чувствовал. Ему не хотелось ни есть, ни спать, ни пить, ни чего-либо другого. Просто механические действия совершаемые телом для продолжения жизни. Чтобы жить, нужно питаться. Только и всего. Потому ложка за ложкой он постепенно расправлялся с безвкусной едой, лишь изредка, когда этот суховатый чуть кислый комок совсем не хотел проваливаться в желудок, проталкивал его дальше сладким чаем. Закончив с едой, он поплелся в ванную, снял одежду и сразу закинул ее в корзину с грязным бельем. После без интереса рассмотрел себя в зеркале, взъерошил волосы на голове, подумав о том, что давно уже не стригся, потрогал трехдневную щетину, понял, что сильно исхудал за эти дни, залез под душ, тщательно вымылся, вытерся и, обмотавшись полотенцем, сбрил щетину. На все, включая завтрак, ушло не больше получаса. Пока сохли волосы, подготовил одежду, в которой пойдет на похороны. Чего-либо подходящего на такие случаи у него не нашлось. Ни черной рубашки, ни брюк, ничего. Потому, подумав, что на похоронах будет только он да белобрысый, плюнул на это и решил одеть первое попавшееся под руку. Это были свободные темные джинсы и безмерная, но еще не такая изношенная, темно-коричневая толстовка с капюшоном.
Араки быстро закончил с получением свидетельства. На удивление, очереди почти не было, да и процедура была простой. Заходишь, показываешь паспорт, называешь имя и фамилию умершего, ждешь пару минут, пока найдут свидетельство, расписываешься в получении — вот, собственно, и все.
Дорога до похоронного бюро заняла больше времени, чем он ожидал. Контора эта занимала целый этаж в ветхом двухэтажном довоенном здании на отшибе Центрального города. Весь квартал, где стояло здание, был заброшен. Ближайшие десять километров не было ни одного обитаемого жилого дома. Только покосившиеся, обрушившиеся здания, старый потрескавшийся асфальт и природа, заявляющая о своих правах. Когда-то, вероятно, это было процветающее поселение. Множество разных домов, многоквартирных кирпичных и древних избушек, которые вполне сами по себе могли служить неплохим экспонатом в музеях истории. Сейчас же все они либо стерты окончательно временем и стихией, напоминая о своем прежнем существовании лишь бетонным фундаментом, проглядывающемся из-под земли, или стоят покореженные, почерневшие, покрытые всяческими видами мха, плесени и растительности, сверкая битыми грязными окнами.
Центральный город, в котором живет он с Себом, после войны был в большинстве своем перестроен. Старые здания снесли, поставили новые, заменили дороги, дизайн в целом использовали совсем иной при постройке. Дом Араки был скорее редким исключением из правил, из тех домов, чей снос принес бы больше убытков, чем прибыли. Здесь витает дух старого времени, пусть и плесневелый. Город не стал расширяться в эту сторону, так как дальше в паре сотен километров находился один из городов, стертых в самом начале войны. Ранее — город миллионник, теперь — лишь заброшенный радиоактивный пустырь, от которого стоит держаться подальше. Но именно этому городу Центральный обязан своим развитием. Ему и еще одному. Так получилось, что развивали его люди, сумевшие спастись из двух уничтоженных многолюдных городов, ведь он находился аккурат между ними примерно на равном расстоянии. Не слишком большой, но развитый, с плодородной почвой и обширными, перспективными для строительства землями. Вот и стеклись в него беженцы из двух огромных исчезнувших городов. На Северо-западе — один, на юго-востоке — другой.