Белла ненавидела эту девчонку! За что? Она сама себе не могла внятно сказать об этом. Она была такая… другая? Запудрила мозги Драко, она его изменила! И верить ей было нельзя. Так же нельзя верить было и Нарциссе. Цисси — родная сестра, что предала все ожидания. Белла до сих пор не могла понять, что чувствует из-за её смерти: боль, радость или злость? Эта женщина врала ей всю сознательную жизнь! И неизвестно, какие ещё тайны она скрывала? И эта девчонка могла быть такой же. Она БЫЛА такой же, Белла уверена! И она хотела её убить. Самым изысканным, самым мучительным способом, заставив сначала сознаться во всех своих грехах и планах. Но девчонка молчала! Кричала, рыдала, но не проронила ни одного разумного слова. Как же Белла её ненавидела! Она продумала каждый шаг, каждое мгновение, как могла бы выманить, заполучить её к себе, чтобы развлечься на славу. Только вот в дело вмешалось то, от чего Белла, как думала, избавилась десятилетия назад. Собственная память, так услужливо подбрасывающая воспоминания о самой себе. В лице Грейнджер, этой мелкой сучки, она видела себя. Много лет назад, когда те мужчины издевались над ней, когда делали больно и заставляли ненавидеть саму себя. Когда она была слабой и никчёмной и ещё понятия не имела о том, что в мире есть такой человек, как Том. Тот же страх в карих глазах, беспомощность и кудри, обрамляющие бледное лицо. Она видела себя каждый раз, когда смотрела в эту шоколадную гладь, и что-то внутри замирало и сжималось до жгучей боли. Было ли это сердце? Белла сомневалась, поскольку давно не чувствовала его биения или хотя бы отголоска. Ледяная вода давно промочила рукава её платья и туфли, влага хлюпала от каждого шага, и колючий мороз поднимался по сухожилиям вверх, заставляя колени дрожать. Но это было ничем, лишь невнятным шумом на фоне. Потому что она жила другим. Реакцией девчонки, что крючилась и извивалась на стуле, пытаясь уйти от холодных потоков. Её реакция, её крики, как дрожало измученное тело — это было завораживающе. Беллатриса изучала каждый сантиметр бледной кожи, что просвечивалась через мокрую ткань, ловила каждый изгиб синих вен, волшебно контрастирующий с красными порезами — это было её искусством. Взгляд снова зацепился за сгиб локтя и предплечье, где вены были видны лучше всего. У неё самой было так же — похожий узор, врастающий в запястье. И похожая судьба. Рука с лезвием сама потянулась навстречу этому пучку жизни. Она рисовала эти линии, ветви самого вселенского существования в аккомпанементе оглушающего голоса. Выступающая красная жидкость напоминала космос, наполненный мириадами звёзд и планет — это напоминало настоящую магию, которую она могла видеть только в такие моменты уединения в подвале своего бара. В месте, где всегда могла оставаться собой. Громкий голос стих, и Белла подняла взгляд на девушку, которая снова отключилась, обрывая её единение с самой Вселенной. Слабачка. Хотя, что с неё взять, Белла и сама когда-то была такой же слабой. Нож соскользнул с худощавой руки, покрытой извилинами мелких порезов, что образовывали свой рисунок млечного пути между редкими родинками. И женщина снова встала на ноги, заботливо убирая мокрые волосы с измученного лица. Эти синяки под глазами, царапины по всему телу и слабо вздымающаяся грудная клетка, всё, как тогда, когда Том впервые пришёл к ней. В голове всё загудело, и воспоминания со сверхзвуковой скоростью стали отматываться назад, в прошлое, а перед собственным взором снова появилась она сама. — Ох, Белла. Эти уроды тебя совсем замучили, — сердце Беллатрисы застучало в сто крат сильнее, когда она увидела кровь, что капала с тонких пальцев, заметила порванную рубашку на исхудавшем теле и спутанные темные волосы. Эти люди, а лучше сказать — нелюди, снова издевались над ней, в угоду собственной извращенности. Они снова ломали её, лапали, игрались с её телом так, словно эта была их собственность. Женщина снова почувствовала панику, которую испытывала так давно, сидя в притоне для шлюх и обслуживая одного клиента за другим. В этих тонких чертах она видела себя, и снова чертовски боялась. Дрожащие пальцы потянулись к скулам, что покрывали посеревшие веснушки, очертили контур искусанных, обветренных губ. — Ничего не бойся, Белла. Они не смогут сломать тебя, вот увидишь! Я не дам им сломать тебя!