— Серов! — гневно затрубил Власенко в свой ладонный рупор. — Голову носить надоело?!
Бывшего боцмана голова, конечно, не обременяла, и он, не мешкая, юркнул в люк.
Вот трос натянулся, зазвенел, заскрипел: чувствовалось, что сторожевик взялся не на шутку. Но катера оставались на месте.
Павлов и Власенко глядели друг на друга. Оба думали об одном: кого бы еще просить о подмоге. Да где ее, подмогу, в этой заварухе найдешь!
Но и на сторожевике, видно, думали. Стальной конец на секунду ослаб, подергался, опять вытянулся, опять заскрежетал. Битый лед, что торосился у катеров, стал с хрустом раздвигаться. Пошло-о-о!..
Пирс приближался ходко. Власенко уже на телефоне. Надо не опоздать и вовремя крикнуть сторожевику «стоп!». Еще немного, и катера прижаты к причалу. Да не к чужому, а к своему!
Как, оказывается, хорошо жить на свете!.. Власенко окончательно приходит в себя:
— Между прочим, поздравляю вас с Новым годом!
«Верно, черт возьми! — радуется Павлов. — Семь минут первого. Вот он, Новый, и наступил!..»
— И вас с новым счастьем, Николай Захарович!
Счастье!.. Разная у него мера. Одно — большущее, необъятное, связанное, наверное, только с Родиной. Другое — поменьше, оно сугубо личное: это — любовь, семья. Но вот есть и такое: преодолел что-то трудное, вывернулся из какой-то беды — и на душе хорошо, ты тоже счастлив!..
Пока катера привязывали к пирсу, Павлов успел созвониться с дежурным:
— Как у Винокурова?
— Держится! — Натужный тенорок Самойленко еле пробивался сквозь шорохи и трески. — А у нас здесь трубу с котельной свалило. Там сейчас Рыбчевский.
— Пусть Рыбчевский мне позвонит, — сразу помрачнев, процедил Павлов. — Да и Ветров тоже.
Рыбчевский не заставил себя долго ждать и рассказал, что труба никого не задела, ничего не повредила, что котел пришлось загасить, но, мол, остальные четыре вполне справятся, что сейчас он уже заканчивает с дыркой в крыше.
Ветров позвонил немного позже:
— И вам, Виктор Федорович, всех благ!.. Рад, что управились скоро. Ждем вас.
— Дождетесь! — улыбнулся Павлов, переглянувшись с Власенко. — Сейчас еще раз проверим швартовку и тронемся в клуб. Хоть и припоздаем немного, но лучше поздно, чем…
Небольшой уютный клуб, несмотря ни на что, дышал новогодьем. Посередине пыжилась иголками нарядная елка, искусно собранная из веток кедрача. Оказалось, что соорудил ее Серов, с которым только что познакомился Павлов; он и тут постарался, хотя теперь сам и не видит, сколько веселья доставил людям. Вперемежку со сверкающими на свету шариками, колокольчиками и фонариками из густой зелени выглядывают потешные фигурки с синими воротниками. То дружеские шаржи доморощенного скульптора старшего лейтенанта Валерия Рогова — торпедиста у Власенко. Носатые и губатые куклы прямо-таки притягивают моряков. Однако оригиналы-прототипы на Рогова не обижаются, а может, и обижаются, да вида не показывают…
— Смотри, Шулейкин, это же ты!
— А по-моему, Гриня, вон там я вижу твой портрет. Вылитый.
— Скажешь! Погляди на нос!..
— Будет вам, ребята, — вступает третий, — это, конечно, я.
Телевизор, вознесенный над сценой, веселится «Голубым огоньком», вокруг елки, на столиках, дымится крутой кофе, витает вкуснейший запах пирожков с мясом, сотворенных здешним шеф-коком Пашей Куриленко.
Моряки принарядились и под рев шторма как-то особенно дружно разместились у елки. Телевизор временно приглушили: ждут, что скажет командир.
«А чего желают в таких случаях?» — вспоминал Павлов.
Рядом с ним стоял старшина Трикашный. Говорят, он сильный торпедист, завзятый шлюпочник. Придет время, посмотрим, какой он там сильный, какой завзятый, а вот что парень он симпатичный — это да! За Трикашным матрос тоже ничуть не хуже. Такой же плечистый, широкогрудый, с такой же спортивной прической. А дальше? И дальше такие же оживленные, иссеченные пургой, задубелые лица.
«Мировые парни! А я еще позволял себе думать, что не повезло с назначением, — усмехнулся Павлов. — И слова им надо сказать самые такие…»
— Мне передавали, — наконец заговорил он, — что в прошлом году вы славно потрудились, что подводники стали добром поминать наших торпедистов. Желаю вам и в наступившем году этой славы. Успеха вам в службе, друзья! Здоровья и удачи! С Новым годом!
— Ур-ра-а-а!.. — взволнованно громыхнуло в ответ, и душистый кофе показался ничуть не хуже шампанского.
Потом Дед Мороз — самый рослый моряк Наумов — блистал остроумием, оглашая поздравления со значением, потом пели песни, много песен. Особенно получилось «Раскинулось море широко». И хотя песня совсем не новогодняя, повеяло таким братством, таким теплом, таким близким показался локоть соседа, что моряки пели и невольно думали, насколько легче им живется, когда они вот так все вместе.