— А я ему?
— Я разузнаю… Пойдём.
— Не стоит. Если б он был такой же, как я, ты бы же давно мне сказал.
— Ладно. Давай поедем на зимние каникулы — после всех этих плясок — в Париж. Я буду рядом таким, каким только ты меня видишь.
— Хорошо, поедем… Позвоню сейчас другу из турагентства.
— Звони.
— Да, сейчас.
— Не смей кислить, звони. Там жизнь, там шум: будем сидеть у Сакре-Кёр, будем каждый день пить вино, будем безнаказанно целоваться, а по утрам заказывать круассан с шоколадом в ближайшей кафешке. Звони.
— Да, сейчас…
Я давно не был в Париже. Даже с Валерием мы почему-то не ездили туда. Хотел уговорить своего питомца там остаться. Но тот не соглашался. Хотя там было здорово, на нас поворачивались, завидовали: такой статный джинсовый русский с пепельными глазами держит за руку красавца француза с вьющимися чёрными волосами до плеч, с угольно-чёрным бесовским взглядом. Видно, что русский при деньгах, он серьёзен, но благодушен. А молодой француз вертляв и энергичен, в сексуально спущенных ниже талии джинсах, в короткой дутой куртке. Мы прожили в Париже десять дней в маленьком отеле рядом с Гар-Сун-Лазар. Это было как «медовый месяц», я так надеялся, что вот сейчас он благодарно улыбнётся, поцелует взахлёб и скажет:
— Останемся здесь.
Но нет, он ехал обратно, в эту грязно-снежную Россию, чтобы опять скорбно сидеть в кресле тёмной комнаты. Он не обвинял меня теперь, думаю, что смирился, но не любил, не был счастлив, даже во время секса. Только когда он танцевал для меня и со мной, проскальзывало то, чего я так добивался: падение в меня, несопротивление, свобода.
Когда ему исполнилось сорок, умерла его мать, проклинавшая сына за то, что он не дал ей понянчиться с внуками. Я видел, что мой подопечный не слишком горюет. Нарушил все человеческие ритуалы, не стал устраивать похоронных вечеринок и не приглашал попа. После того как немногочисленные знакомые с выражением облегчения и экзистенциального страха на лицах утекли с кремации, мы с ним прогуливались по кладбищу. Он остановился у некой могилы и долго стоял рядом. Что его так заинтересовало? На гранитном обелиске смутно знакомая фотография и надпись: «Вайсберг Валерий Эдуардович».
— Он был писателем, — зачем-то сказал мне мой питомец. — Странным писателем, умер в дурке… Все его покинули.
— Я не покину тебя, — клятвенно заверил я моего любимого человека и потащил от этой могилы.
***
Мы сидели на скамейке в парке, молчали. Я любовался своим подопечным: ему по человеческим меркам уже сорок четыре года, с моей же точки зрения он ещё совсем кроха. Время для них и для нас идёт по-разному. Мой питомец по-прежнему красив и утончён: вычищенные туфли, шарф на шее, гладко выбрит, очки-хамелеоны скрывают неизменно пепельные глаза. Он читает в телефоне какую-то книжку. Я улёгся к нему на плечо, щурюсь навстречу лучам солнца. Я мешаю ему читать:
— Если твой Филипп увидит тебя со мной, то он заревнует! — лукаво напоминаю ему я.
— Пусть.
— Но он ведь сцену устроит.
— Пусть.
— Он уйдёт.
— Пусть.
— Так нельзя! Ты должен бороться, интриговать, побеждать! — я толкаю его в плечо.
— Зачем?
— Дурак! Ради себя.
— Взгляни, мальчишка идёт с каким-то подозрительным мужиком. Посмотри на мужика, пожалуйста! Он опасен? — мой питомец не ответил мне, а пристально глядел в сторону мальчика лет девяти-десяти и мужчины с прыгающей походкой. Мальчик чист, он ещё ничей, безгрешен и беспечатен. А мужчина… слишком сильный демон. Белый цвет из глаз, да ещё и красное свечение на шейной жиле. Педофил?
— Человек как человек… Пойдём отсюда. — Я решил, что лучше убраться подальше от этого места. — До кино уже меньше получаса, можно прийти пораньше!
Но питомец меня не слышит. Он научился угадывать мою ложь? Или он тоже видит опасный свет? Он внимательно наблюдает за тем, как мальчик и мужчина в лёгком плаще уходят всё дальше по дорожке парка. Мальчик подпрыгивает и оживлённо машет руками. Они скрываются за поворотом, за кустами. Мой возлюбленный вскакивает и бежит за ними. Я следом:
— Стой! Куда! Не смей! Ты не должен! — догоняю его я, хватаю за рукав.
— Это ты не должен! А я человек! Я должен! — он пытается вырваться, но я сильнее, кто из людей может противостоять демону? — Пожалуйста, хозяин… позволь… — обессилев в борьбе со мной, прошептал он, и я дрогнул. Всего одно слово, произнесённое за всю жизнь единожды, заставило меня застыть в непривычном оцепенении. Питомец воспользовался замешательством, вырвался и побежал по дорожке. Нет, надо за ним — и я устремился в западную часть парка. Поздно…
— Мальчик! — кричит мой подопечный, парочка одновременно поворачивается. — Где твоя мама?
— Что вам нужно от нас? — злобно отвечает мужик с глубокими залысинами.
— Мальчик, кто тебе этот дядя? — не унимается мой питомец.
— Никто. Это дядя с папиной работы. Папа сказал ему меня привести, — испуганно пропищал человеческий детёныш, а я заметил, какие у него голубые глаза.
— А где работает твой папа?
— Что вам нужно? — мужик с залысинами заметно нервничал, ледяной белый свет из глаз стал насыщеннее. Мой питомец подошёл к ним совсем близко, он вдруг резко дёрнул мальчонку на себя и за себя, в меня, я подхватываю детёныша, чтобы не упал. А тот, который только что признал меня хозяином, схватил мужика за лацканы плаща.
— Ах ты, гнида! Пацана захотел?
У мужика что-то белое образовалось в уголке рта, а за его спиной я чётко увидел его демона. Нет! Нельзя к таким подходить! Беги! Демон с пустыми глазницами дует в затылок своему питомцу, и тот мгновенно меняется: леденеет, каменеет, белый цвет вырывается уже изо рта. Я шепчу маленькому мальчику в ухо:
— Беги! Беги что есть мочи, кричи и не поворачивайся… — он не видит меня, но слышит, испуган и бежит:
— А-а-а-а-а! — протяжная детская сирена переполошила сначала птиц, потом каких-то тёток на дальних скамейках, потом полицейский патруль, что вальяжно устроился у входа в парк. Копы побежали к нам, но было поздно, поздно…
«А-а-а-а», — это протяжная нота застыла у меня голове. Мой возлюбленный дёрнулся от какого-то движения педофила в плаще и стал сползать на землю. Мужик резко выдернул из любимого тела нож, медленно обмотал лезвие шарфом, содранным с шеи моего питомца и, подхваченный безглазым демоном, деловито пошагал прочь.
Когда полицейские прибежали к месту преступления, он был ещё жив и даже успел сказать странную фразу:
— Я знаю, ты не мог ничего сделать, но спаси его, сделай счастливым… ты же можешь? И не говори, как тебя зовут. Хозяин…
Вдруг на лицо умершего человека упали капли. Один из полицейских задрал голову к небу и сказал:
— Странно… ни облачка.
***
Дождь закапал на кладбище. Народу было много: оказывается, у моего питомца было много друзей. На меня все оглядывались, никто не знал, кто этот черноглазый молодой человек в траурном фраке. Я сделал вид, что пришёл с семьёй мальчика, которого он спас от изверга. Мальчик почему-то сразу признал во мне друга и прижался в сутулой толпе к моему плечу.
— Как тебя зовут? — спросил я детёныша.
— Ян. А вас?
— У меня сложное имя… Тебе страшно?
— Нет, мне грустно. Почему так? — мальчик кивнул в сторону гроба.
— Люди живут очень мало, слишком мало… — произнёс я, а потом ещё тише, себе: …поэтому нельзя привязываться к ним. Люди всегда уходят, а демоны остаются…