Ну а там я уже остальных скоренько нашел. Одного Полкан порвал. Горло в лоскуты. Вот так Полкан-трусишка! Тогда же наметил я ему кроля целого отдать, такому герою не жалко. Да и себя не забыть бы — на мои вилы третий молоде́ц насадился, будто нарочно целил. Четвертый и вовсе за плетнем лежал, холодный уже. Как кончили его, кто — не скажу. Не разобрал.
Стало быть, всех четверых (больше никого и не было) стащил к плетню, только по эту сторону, чтоб зверье не так смелело (люди все ж таки). Ближе не стал — чего Настёну пуще того пугать? Пусть до завтрева полежат. Им-то теперь что? А люди видать не добрые. По виду власовцы, а вот как так вышло, что они все на моем огородишке полегли — ума не приложу. Одно знаю: помирать буду, а ночку эту не забуду. Бог миловал. И меня, и птаху мою…
Вернулся в избу, Настёна так и кинулась. Ревет и все твердит «деда» да «деда». Я ее по головенке глажу, а рука трясется. Огляделся. Чайник позабытый на столе стоит, в печи угли жаром пышат, Милка на лавке лежит, голову подняла, на меня жмурится.
— Проснулась, дуреха! — смеюсь. — Всё проспала. Эх ты, пушистый хвост…
Тут и перекрестился на Спас в углу.
Алесь Вясёлка
бывший унтер-офицер Русской Освободительной Армии в составе Вермахта
…Когда сумерки стали густеть с каждой минутой, я спросил у него:
— Далеко еще?
Прохин вытер нос рукавом немецкой шинели, на которой все еще были видны кровавые брызги и ответил:
— Не. Тропка побойчей стала. Скоро уже. — Он перебросил ППШ с плеча на грудь и добавил: — Сторожка это, надо думать. Лесник живет.
— Опять с голодухи кору жрать! — подал сзади голос Скок. — Нет бы деревня какая!
— Завянь, — шикнул на него я. — Это еще как поглядеть. В деревнях сейчас не то, что раньше. А лесник отшельником сидит.
— Даже лучше, что лесник, — отозвался Прохин. — Силки видали? Его работа. Стало быть, лесовик умелый, с голодухи не пухнет. Зверя бьет, кормится. Свезло нам, братцы.
— А леснику твоему — нет! — гоготнул повеселевший Скок.
— Тихо! Бондарь где? — обернулся я к нему, и уже совсем из темноты донеслось:
— Тут я… Притомился малость.
— Не отставай, скоро отдохнем, — сказал я и в два-три шага догнал Прохина, но тут он остановился и тихо произнес:
— Дымом пахнет. Пришли.
Все сгрудились рядом, стало слышно лишь тяжелое дыхание Бондаря. Я дал знак, чтоб не шумели и обернулся к Прохину. Он показал, куда идти и мы двинулись.
Заимка была невелика. Есть захотелось и вовсе нестерпимо.
Залегли с подветренной стороны, стали осматриваться лучше.
— Чего ждем-то? — зашипел Скок, снова начиная злиться. — Будто партизан обкладываем…
— Заткнись, — стараясь сдержаться, вроде бы нехотя ответил я. — Подождем, посмотрим. Мало ли что. Время есть.
Скок что-то зло процедил сквозь щербатые зубы, но все же утих. Правильно, знай, кто командир.
Минут пять пролежали, не шелохнувшись. Стемнело окончательно и теперь я больше полагался на Прохина. Сибиряк, охотник. Ему в лесу и карты в руки, особенно если дело касается берлоги лесника.
Справа вздохнули: инвалид Бондарь заскучал и тихо сказал:
— И где-то нынче наши…
Слева громким злым шепотом отозвался Скок:
— Наши-то у тебя кто? Немцы или советские?
— Эх… — заворочался Бондарь, поняв свою ошибку, и примирительно сказал: — Все уже, поди, Германию топчут…
— Да тебе-то чего, полицай? — снова поддел Скок и тут Бондарь огрызнулся:
— Я тебе не полицай, ясно? Я теперь Матвей Бондарь!
— Ага, это ты комиссарам рассказывать будешь, — хихикнул Скок и я ткнул его в бок, чтоб замолчал.
— А сам-то? — уже завелся Бондарь. — Знамо, все под Власовым ходили…
— А ну, отставить собачиться! — шикнул я, на что Скок негромко протянул:
— Не командуй. Мы в отставке…
— Что ты сказал? — я прихватил его за ворот драного бушлата, притянул к себе: — Тебе, что ли, уголовнику, в командиры идти? Не желаешь со всеми, вали. Без тебя обойдемся.
— Ладно, ладно, Алесь, — примирительно заговорил Скок. — Оставим тёрки.
В другое время дал бы я ему в зубы (что бывало), а то и пулю в башку пустил бы. Давно пора… Ладно, после разберусь.
Поправил гранаты на поясе, лег удобнее.
Вернулся Прохин, залег рядом, потеснив Бондаря.
— Лесника не видать, зато девку в оконце приметил, с той стороны.
У меня так и заныло сладко внизу. А сам подумал: быть крови-то. Теперь никак не миновать…
— Девку?! — взвился Скок. — Всё, братцы, нынче наш день! И жратва, и девка!
Я пихнул его в бок, чтоб притих, а Прохин досказал (у самого тоже глаза блестят, девке радуется):
— Собака в будке, вон там, слева от дома.