Вылетевших из окон ждала ничуть не лучшая участь. Упав на поверхность, обработанную нашим раствором, они попытались подняться, держась за ушибленные места. Но только для того, чтобы на них тут же со всех сторон навалилась толпа обычных жор. Вгрызаясь в испачканную раствором одежду, «рабочие» быстро погребли их под тройным слоем голодных тел.
А к ограде подступила уже основная масса заражённых, по головам которых к зданиям проскакали ещё несколько обезьяноподобных существ в грязных халатах. Толпа у ограды росла и постепенно приближалась своим краем к трамваю.
— Всё, уходим, а то сейчас ещё и нас заметят…
На полусогнутых мы вышли на проезжую часть Астраханской и побежали вдоль рядов машин к пересечению с Московской. Косясь в сторону на развернувшееся пиршество, мы успели заметить, как из окон первых этажей повылетало ещё несколько тел. Упали они уже не на землю, а на головы толпящихся под окнами заражённых. Их жоры не глодали, а просто не глядя затаптывали или душили своей массой.
Находясь на половине пути до цели, мы услышали взрыв и снова обернулись — в толпе возникла быстро закрываемая прореха из разорванных тел. Похоже, кто-то выкинул из верхних этажей динамитную шашку, надеясь остановить вторжение.
В подтверждение этой мысли раздались ещё три взрыва, раскидавшие по пирующей толпе куски худощавых тел вперемешку с комьями земли. Но с таким же успехом можно было пытаться остановить поток воды ударами плётки.
Вскоре корпуса Дзержинки полностью скрыли от нас это зрелище. И мы смогли оценить последствия утреннего сражения по другую сторону квартала.
Две здоровенных воронки от взрывов, снёсших заграждения цитадели центровых, с этой стороны были обрамлены горками нарезанного и зажаренного человеческого мяса. Пленных октябрята не брали.
Все войска, ранее стоявшие около здания медицинского университета, похоже уже были на другой стороне улицы. Пройдя через площадь позади проломленных оград и добив раненых, они все были уже внутри тех самых корпусов, которые сейчас осаждались жорами с другой стороны квартала. По крайней мере, на улице перед главным входом в «Мед» точно никого не было.
Продолжая укрываться за брошенными автомобилями, мы двинулись к нему. И перебравшись через изломанную ограду, смогли осторожно заглянуть в окна первого этажа старинного здания.
За мутными стёклами мы смогли разглядеть что-то вроде лаборатории — парты, уставленные целыми рядами каких-то реторт, колб, горелок и прочих металлических и стеклянных сосудов, названия и назначения которых я не знал. Вдоль стен стояли металлические бочки, мешки и коробки с непонятными надписями.
— Знаешь, в какой момент человечество свернуло не туда?
Звук моего голоса заставил Алину вздрогнуть. Она испуганно обернулась, словно хотела убедиться, что позади неё всё ещё я, а не какое-то чудище. И, убедившись, пожала плечами и медленно проговорила:
— Когда люди начали убивать себе подобных, в отличие от животных?
— Нет. Уничтожение противника — норма для всех живых существ. — Я достал автомат и взвёл затвор. — Началом конца стал тот момент, когда вместо этого один человек посадил другого на цепь…
У каждого стола в лаборатории сидели или лежали обнажённые девушки и парни. Съёжившиеся тощие тела подростков были покрыты многочисленными синяками, порезами и ссадинами. И у каждого от ноги к столу шли толстые металлические звенья.
Глава 14. Господа и рабы
За недолгое время, проведённое под замком в сумасшедшем доме, я повидал много отвратительного. Но самыми мерзкими лично для меня были вовсе не изуродованные своими болезнями другие пациенты, которые даже не понимали всей жалости своего положения. И уж точно не были в нём хоть как-то виноваты. Сейчас в таком состоянии две трети населения земли, в конце концов.
И даже не то, что я увидел в детском отделении, когда выбирался из больницы. Несовершеннолетние психи, почти в одночасье лишённые присмотра взрослых, устроили в своих палатах зрелище, достойное кистей Иеронима Босха. Массовый разврат, густо замешанный на дерьме и крови, в сопровождении безумного хохота и плача одновременно.
Самым мерзким и ненавистным явлением лично для меня было отношение некоторых надзирателей.
Конечно, были среди них и искренне сочувствующие своим подопечным врачи и санитары. Были и те, кто держался подчёркнуто нейтрально, целиком посвятив себя научной стороне вопроса лечения душевных болезней. Они относилась к пациентам как к лабораторным крысам. Уж точно не мне их в этом винить.