Как бы странно все это ни звучало, от слов Джима мне стало легче. Конечно, его рассказ попахивал теорией заговора, но, опять же, никогда нельзя знать точно. Вдруг они — кем бы ни были эти «они» — действительно используют проверку, чтобы выведать тайны Джима? Интересно, чего он больше боится: что неизвестные доберутся до его алгоритмов и прочих данных или что они поймут, что эти алгоритмы просто фальшивка? Думаю, ответ известен нам обоим. Я, конечно, не хочу, чтобы Джим жил в таком стрессе, но пусть уж лучше его поведение имеет под собой существенные основания, а не свидетельствует об опасном заболевании. Например, психическом расстройстве.
— А что говорит Терри?
— Да почти ничего. Сомневаюсь, что он понимает, насколько серьезно положение.
— Ясно.
— Ты же никому не расскажешь, правда?
— Конечно, дорогой.
— Прости, Эм, что я так остро среагировал. Теперь буду следить, чтобы высыпаться и не перенапрягаться. — Джим улыбается и гладит меня по щеке.
— Можно спросить тебя кое о чем? — решаюсь я.
— Разумеется.
— Это имеет какое-нибудь отношение к… ну, знаешь…
Над переносицей у него дергается жилка.
— К чему?
— Ну, к тому твоему исследованию. К базам данных для модели. Ты боишься, что они обо всем узнают? Узнают о проблемах, которые возникли с результатами…
Муж резко отодвигается от меня, чуть не свалившись с кровати.
— Блин, Эмма! Что ты такое говоришь? — Напряжение в его голосе бьет наотмашь. — Ты мне угрожаешь?
— Нет! Извини. Зря я спросила, прости.
Он хочет встать, но я неловко обхватываю его обеими руками:
— Не уходи. Прости меня. Останься, пожалуйста.
Вначале тело у него как каменное, но через некоторое время я чувствую, как муж расслабляется и наконец говорит:
— Ты тоже меня прости.
— Тебе нужно показаться врачу, Джим, пусть выпишет что-нибудь успокоительное, раз у тебя такой стресс.
— Ты права, я знаю. Так и сделаю. — Он снова гладит меня по щеке. — Я люблю тебя, Эм. Правда люблю. Ты меня поддержала.
— И я люблю тебя, Джим.
— Знаю. А теперь завтракай и отпусти меня на работу.
Он встает, и я его отпускаю. Скрепя сердце.
— К ужину вернешься?
Джим смотрит на меня, подняв одну бровь.
— Постараюсь, но приду поздно. У меня же сегодня встреча с бостонцами, помнишь?
— С бостонцами?
— Я ведь тебе рассказывал, ты в курсе.
— Ой, точно. Ну, если задержишься, оставлю тебе перекусить.
Джим качает головой:
— Не надо. Перехвачу чего-нибудь по дороге домой.
Когда он уходит, я ставлю поднос обратно на тумбочку, посмеиваясь над бумажным цветком. Потом откидываю одеяло и спускаю ноги с кровати, ощущая ступнями мягкий ковер. Я ничего не помню про бостонцов, и начались такие штуки после несчастного случая. Так что скорее уж мне нужно показаться врачу. Я постоянно что-то забываю. Может, я действительно схожу с ума и это у меня нервный срыв. Раньше мне казалось, что человек не должен понимать, когда у него случается нервный срыв, но кто его знает.
Я встаю, беру с вешалки на двери халат, иду прямиком в кабинет Джима и ахаю.
Там идеальный порядок. Я присматриваюсь, потом пытаюсь открыть картотечный шкаф, который снова заперт. Все бумаги вернулись на полки и лежат там аккуратными стопками. Я открываю стоящий на столе ноутбук, включаю его. Он с жужжанием просыпается, и на экране появляется окошко пароля. Но я и не пытаюсь проверить, какие файлы Джим хранит на жестком диске, а лишь хочу еще раз взглянуть на веб-камеру.
Она заклеена скотчем.
ГЛАВА 13
Я встаю под душ и говорю себе, что все будет хорошо. Не стану больше думать о своей забывчивости и нервных срывах, а собираюсь сосредоточиться на книге номер два, книге Сэма.
Наша вчерашняя встреча получилась просто замечательной, и будущая история теперь оживает у меня в голове.
Я быстро одеваюсь, потому что мне не терпится отправиться на работу. Не помню, когда меня в последний раз так радовал наступающий день.
Где-то в гостиной звонит телефон, я вчера его там оставила. Номер не определяется. Я отвечаю на звонок.
— Миссис Ферн?
— Да?
Мужской голос что-то говорит мне, но звучит он приглушенно, и я ничего не могу толком разобрать. Мой собеседник находится в каком-то оживленном месте вроде железнодорожного вокзала. Я зажимаю свободное ухо ладонью.
— Пожалуйста, нельзя ли погромче? Вас не слышно.
— Извините. Так лучше? Я доктор Джонсон, звоню из Нью-Йоркской пресвитерианской больницы в Квинсе. Вы знакомы с Фрэнки Бадосой?
— С Фрэнки? Да! С ним все в порядке?
— Сожалею, миссис Ферн, но мистер Бадоса пострадал в ДТП. Его привезли на скорой. Сотрудники сказали, что вы в списке тех, с кем нужно связаться. Вы сможете приехать немедленно?
Оказывается, не врут люди, говоря, что после таких новостей все мгновенно меняется. Мир плывет у меня перед глазами, ноги подкашиваются. Я вцепляюсь в спинку ближайшего стула и умудряюсь выговорить:
— Да, конечно. Сейчас выезжаю. — Потом задаю самый страшный вопрос: — Он поправится?
— Мы делаем, что можем, миссис Ферн.
О господи! Только не Фрэнки, дорогой Боженька, пожалуйста. Господи, пожалуйста, пожалуйста, Боже. Ноги у меня заплетаются. Я лихорадочно хватаю вещи — ключи, сумку, пальто. Закрываю за собой входную дверь и захожу в лифт, который как раз на моем этаже. В голове у меня снова и снова звучат слова доктора Джонсона: «Мы делаем, что можем». Это плохо.
Деннис работает у нас в доме консьержем. Он мне нравится. Крупный мужчина, высокий и плотный, он был бы к месту перед входом в ночной клуб и напоминает скорее вышибалу, чем привратника. Недавно он признался, что копит деньги на изучение акупунктуры. Тогда я посмотрела на его руки и удивилась, какие они чуткие. Если мне понадобится лечение иглами, я не против, чтобы Деннис их в меня втыкал.
— У вас все в порядке, миссис Ферн? — спрашивает он сейчас.
— Деннис, помогите мне, пожалуйста, добыть такси.
И он помогает.
На путь до больницы в Квинсе уходит сорок пять минут, всю дорогу я плачу и молюсь. Я вижу, как водитель поглядывает на меня в зеркало заднего вида с озабоченным выражением лица. Он не спрашивает, все ли у меня в порядке. Когда берешь такси до отделения неотложной помощи, объяснять свою нервозность не требуется.
Я врываюсь в двери, но в таких местах всегда царит хаос, и мне не сразу удается хоть с кем-то поговорить. Потом я объясняю, что хочу видеть Фрэнки, причем немедленно; я почти что родственница, и если они не верят, пусть позвонят ему в офис. Еще я говорю, что мне нужно сейчас же поговорить с доктором Джонсоном.
Прежде чем доктор Джонсон спускается в регистратуру, чтобы со мной встретиться, проходит еще двадцать минут. Он садится рядом в одно из пластиковых кресел, но я встаю и говорю ему:
— Я приехала, где Фрэнки? Могу я его увидеть? Как у него дела?
Однако врач несет какую-то ерунду, повторяет нелепицу, в которой до этого пытались убедить меня в регистратуре:
— У нас нет пациента с таким именем.
— Но вы мне звонили, — настаиваю я. — Велели немедленно приехать.
— Я не звонил вам, миссис Ферн. Вы ошиблись больницей.
Джонсон уходит, а я хватаюсь за голову. Мне хочется себя поколотить, потому что до меня наконец доходит очевидное. Я так зла на себя, что готова рвать волосы.
Нужно позвонить Бадосе.
Я так и делаю. Пальцы у меня дрожат. Я набираю мобильный номер Фрэнки, и он говорит:
— Привет, Эмма, в чем дело?
— Ни в чем, — отвечаю я, — позже тебе перезвоню. — И вешаю трубку.
Когда я подъезжаю на такси к дому, идет дождь, и Деннис любезно встречает меня с зонтиком. Все тело болит от напряжения, хочется лишь одного: принять ванну и завалиться спать, но я знаю, что не судьба.