Я сказал, что в этом нет ничего особенного. Карло разъярился и спросил, готов ли я в таком случае повторить его опыт.
Мне пришло в голову, что утопленник – это бессознательное тело под водой. Их часто приводят в себя, вытащив на берег. Поэтому живой утопленник – не такая уж редкость. Мысль эта была неожиданной, и я узнал в ней шепот гримуара. Легкий спазм под ложечкой показался мне доказательством.
Я ответил, что могу сделать подобное на пари – если меня, конечно, выловит лодка ниже по течению.
– Впрочем, – добавил я, – все зависит от того, как меня собираются лишить сознания. К ударам по голове я не готов, даже если дубину обернут паклей. Слишком ценю свой череп. И снотворное пить я не буду. Придумаешь способ, сообщи.
Карло сказал, что его лекарь может лишить человека сознания на несколько мгновений, пережав ему жилу на шее. Затем разговор свернул на другое, и я забыл об этом споре.
Через три дня Карло навестил меня в обществе пожилого мавра, одетого во все фиолетовое. Это и был его лекарь.
– Покажи ему, Абу, – велел Карло. – Покажи на мне.
Лекарь меланхолично взял его двумя пальцами за шею, несильно сжал её и принялся считать. Прошла пара секунд, и Карло повалился на землю – будто в обморок.
Я хотел уже прийти ему на помощь, но лекарь остановил меня жестом. Вскоре ноги Карло задвигались. Он раскрыл глаза, улыбнулся и как ни в чём не бывало встал.
– До сих пор трясучка в пальцах, – сообщил он. – А если извергнуть семя в ту самую минуту, когда теряешь сознание, наслаждение это превосходит все прочие радости любви.
Я с интересом посмотрел на Абу, потом на Карло – но не сказал ничего. Карло, однако, поймал мой взгляд и смутился.
– Сдержишь ли ты слово? – спросил он. – Ты предлагал пари. Ставлю сто дукатов.
– А я должен поставить свою жизнь? – засмеялся я. – Что-то дешево ты меня ценишь, друг. Пусть будет хотя бы тысяча.
– Все знают, что ты алхимик и делаешь золото из свинца, – сказал Карло. – А я добрый христианин. Таких возможностей у меня нет. Снизь ставку.
Мы сговорились на ста пятидесяти. Даже это было немалой суммой для Карло – у него и так имелись карточные долги.
Условия были следующими: мы встанем на ограждение Понте Пьетра, лекарь лишит меня сознания, и я упаду в воду. В сотне шагов ниже на реке будет лодка. Если я выберусь из воды живым, Карло отдаст мне сто пятьдесят дукатов. Если нет, он заберет сто пятьдесят моих, оставленных у секунданта. Им стал один из общих знакомых, нотариус.
Я испытывал страх, но решил довериться судьбе, ибо не сомневался, что этот её поворот устроен гримуаром.
Мы встретились в условленный час. У пари было много свидетелей, слухи разошлись по городу, и на мосту собралась толпа зевак. Интерес их подогревало то, что недавно в Адидже утонули сразу несколько человек, которых никто специально не лишал сознания – течение в это время года было бурным.
Я залез на ограждение, лекарь встал рядом (его держали за ногу, поскольку он боялся высоты), и влажные пальцы мавра легли на мою шею.
Следующее, что я помнил – это минуту, когда меня вносили в дом. Карло, видимо, не ожидал, что я останусь в живых, но удача оказалась на моей стороне.
– На мосту шептались, что тебе помог дьявол, – сказала Мойра.
– Не бойся человеческих мнений, – повторил я слова гримуара, и служанка улыбнулась.
Она, видимо, уже слышала подобное от прежнего хозяина.
***
Три дня я ел только вареные овощи.
На четвертое утро я собирался перевернуть страницу – но пришел ученик Григорио, тайно обучавшийся у меня алхимии.
Мы приближались к последнему этапу трансмутации, но опыт был сильно растянут во времени. Тинктуру готовили в особой комнате второго этажа с вытяжкой и камином. Когда Григорио уходил, я всякий раз запирал при нем дверь. Входили туда мы вместе.
Между его визитами проходили целые недели, которые Григорио должен был проводить в молитвах и духовных упражнениях. Смысл в этом благочестии отсутствовал, но я старался не давать инквизиции никаких поводов. Трансмутационная алхимия существует, но является чисто духовной, говорил всем Григорио, она очищает душу через покаяние. О секретной стороне науки он помалкивал.
Сегодня Григорио был расстроен.
– Мастер Марко, – сказал он, когда мы обсудили городские новости, – вы правда называли меня «порчелино»?