Он это делал отнюдь не в целях соблюдения большей объективности и не для того, чтобы инспекторски проверить точность и доказательность работы своих подчиненных, его одолевало обыкновенное любопытство: узнать в подробностях, по каким дорожкам проходила известная ему личность за то время, пока «дело» о ней вновь не легло к нему на стол. Чтение таких материалов редко настраивало его на благодушный тон. Как правило, он вскипал внутренней яростью: «А, голубчик, все неймется тебе! Повадился кувшин по воду ходить, там тебе и голову сломить!» И затем, уже на самом заседании, ревниво прослеживал, чтобы мера наказания арестованному была определена более жестокая, чем испрашивалась в проектах, подготовленных департаментом полиции.
На этот раз перед Макаровым лежало четыре «дела». Верхнее из них — Дубровинского. Оно было, пожалуй, наиболее пухлым.
За небольшим столиком, приставленным к большому столу Макарова, едва вмещаясь в мягком кресле, сидел тучный, с обрюзгшими щеками директор департамента полиции Нил Петрович Зуев. Он недавно переместился с должности вице-директора на этот пост взамен ушедшего в отставку Трусевича и лез из кожи вон перед начальством, чтобы оправдать его доверие, тем более что Трусевич, несмотря на свою долголетнюю службу, под конец не оказался в чести у Столыпина. В задачу Зуева до открытия заседания входило сидеть, молчать и давать Макарову необходимые справки, если таковые понадобятся.
В окна сочился тусклый, бессолнечный свет. Октябрьское небо было затянуто тяжелыми тучами. Зуев сдерживал зевоту. Он плохо выспался, как всегда, при резкой перемене погоды, а утром поел жирных блинов и теперь чувствовал, как все тело его дрябнет и расплывается.
Макаров, поблескивая стеклами очков, читал вполголоса:
— «…По имеющимся в департаменте полиции и по преподанным в циркуляре от двадцать восьмого апреля сего года нумер такой-то строго проверенным данным, для восстановления дезорганизованной работы РСДРП во второй половине мая месяца заграничным партийным центром предположено было командировать в пределы Империи весьма серьезного и активного, обычно пребывающего за границей, партийного работника, носящего псевдоним „Иннокентий“…» Почему «обычно»? Нил Петрович! Сколько я знаю, Дубровинский после побега из Сольвычегодска находился за границей всего немногим более года.
— Неточность выражения полковника Заварзина, — пробормотал Зуев, стряхивая сонное оцепенение. — А возможно, он имел в виду и те еще полтора года, что Дубровинский провел в Женеве до ссылки в Вологодскую губернию.
— Дубровинский обычно действовал в России, — строго сказал Макаров. — Вот в чем суть. За границей отсиживаются теоретики. И еще болтуны. А Дубровинский — человек прямого, практического дела. И Заварзину незачем было подменять его естество. — Он снял очки и еще строже посмотрел на Зуева. — Право же, вспомнишь Зубатова. После него нет достойного начальника в московском охранном отделении!
— К сожалению, Александр Александрович, и в Санкт-Петербургском — тоже, — стараясь попасть в тон Макарову, проговорил Зуев.
Макаров читал:
— «…На основании вышеизложенного, по моему распоряжению было организовано тщательное наблюдение, каковым появление Дубровинского в Москве было отмечено четвертого июня сего года. Неотступным наблюдением выяснилось, что он по прибытии в Москву поселился в гостинице Карпенко и Николаева, прописавшись по паспорту потомственного дворянина Познанского…» Хм, дворянина! Небось не дворника, а дворянина! «Дальнейшим наблюдением было установлено, что наблюдаемый конспирирует себя и, опасаясь слежки, ограничил свои сношения по городу встречами с женой, братом своим Семеном и посещениями старого своего знакомого, служащего Московской городской управы Алексея Яковлевича Никитина, и проживающей совместно с последним некоей Анны Ильиничны Вейсман…» Боже, какие тонкости!.. «…Десятого июня, собираясь выехать из Москвы и, видимо, намереваясь законспирировать свой отъезд от предполагаемого им наблюдения со стороны агентов вверенного мне отделения…» — Макаров грохнул кулаком по столу: — Ч-черт, лопухов, а не агентов! Полезли ему сразу в глаза! «…Дубровинский отправил через посыльного гостиницы свой плед и чемодан-мешок из цветной парусины на Курский вокзал „на хранение“, а сам оставил гостиницу и прожил до дня ареста, двенадцатого числа того же месяца, без прописки у вышеупомянутого Никитина».
— Не очень вразумительно, — заметил Зуев. Ему показалось, что Макаров сделал паузу, про себя перечитывая написанное.
— «…На другой день после оставления гостиницы находившиеся на Курском вокзале его вещи были взяты из камеры хранения ручного багажа братом его Семеном, каковой, заметив наблюдение…» Опять: «заметив»! Нил Петрович, не делаю выводов, делайте сами!
— Слушаюсь!
— «…заметив наблюдение, бросился бежать и был задержан вместе с вещами. В чемодане-мешке оказались несколько пар белья и остальные предметы домашнего обихода, сверху лежал совершенно новый план города Петербурга…» Вот так улов! «…Семен Дубровинский при опросе заявил, что задержанный вместе с ним чемодан принадлежит лично ему, но указать содержание не мог. Принимая во внимание то обстоятельство, что факт задержания вещей…» Подштанников и плана Петербурга! «…должен был сделаться известным наблюдаемому и привел бы его к еще большей осторожности в отношении деловых связей и встреч с местными партийными деятелями, дальнейшее наблюдение за Дубровинским не представляло интереса, и по моему распоряжению он был задержан двенадцатого июня агентами охранного отделения на улице». Послушайте, Зубатов это допустил бы? Зарезать курицу, которая искала гнездо, где бы снести золотое яичко!
— Возмутительно! — сказал Зуев.
— Сделайте серьезное внушение Заварзину, а этих его лопухов лишите наградных к рождественским праздникам! «Явилось бы весьма желательным, если не представится возможным привлечь Дубровинского к формальному в порядке 1035-й статьи Устава уголовного судопроизводства дознанию…» Идиот! Без всяких улик? Подштанники и план Петербурга! «…возбудить о нем переписку в порядке Положения о государственной охране на предмет высылки не в Вологодскую губернию, куда подлежит он водворению, а в отдаленные места Сибири как весьма опасного и вредного фанатика-революционера, пребывание которого в рядах представителей революционных организаций Европейской России и за границей недопустимо». Открыл Америку! «Обыск у находившихся в сношении с арестованным Семена и Анны Дубровинских, а также у Никитина результатов не дали, и все поименованные лица оставлены на свободе без дальнейших для них последствий». Ну-с, Нил Петрович? Заграничная наша агентура работает отлично, а Заварзин здесь мух ловит.
— Прошу прощения, Александр Александрович, но бывали и у него большие удачи, — несмело возразил Зуев, понимая, что гнев Макарова может с Заварзина обрушиться и на него, если признать, что московское охранное отделение никуда не годится.
— Бывали, бывали, — раздраженно проговорил Макаров, листая бумаги. — Но этот гусь, Дубровинский, от военного суда-то опять ушел! А сколько лет он у меня в памяти и в печенках сидит?.. На кронштадтском деле тоже, как угорь, из рук выскользнул. Не смекнула тогда Шорникова уликами его наделить.
— Да, конечно, — сказал Зуев. А сам подумал: «Действительно, заварзинские агенты — лопухи, могли бы, скажем, бомбу подсунуть, коли этот братец Семен признал чемодан своим, а описать его содержание не сумел. Была бы серьезная зацепка».
— Вот вам донесения Красильникова, — листая бумаги и зачитывая из них выдержки, поучал Макаров. — Точность. Ясность мысли. Превосходное изложение. Зримая картина. Я бы сказал: второй Гартинг. — И махнул рукой. — А вот московские допросы. Дубровинский, видите ли, даже в принадлежности к большевистской фракции РСДРП не признался поначалу. Диву даюсь, что не стал еще долго упрямствовать, выдавая себя за дворянина Познанского. — Он еще полистал бумаги: — Ах, сообразил, что паспорт Познанского хотя и подлинный, да убитому крестьянами принадлежал, от крови всегда лучше подальше. Так-с! А что же ответила мадам Дубровинская? Превосходно! «Не видела мужа с 1907 года, с той поры, как он был выслан за границу». А Никитин? «Видел, но никаких политических разговоров не было!» Отлично! А эта, совместно с Никитиным проживающая? «Познакомилась впервые у Никитина, разговоров вообще не вела». Не скажу, чтобы основательно были эти материалы подготовлены, Нил Петрович! А в тюрьме Дубровинский сколько времени уже находится?