Первым делом Гейл нахлобучил на него шлем, и сквозь стекло увидел взгляд, какого он никогда не видел у дотошного, рассудительного Креббера – мутный от ужаса и пьяный от собственной углекислоты. Даже сообразить, что происходит, Ханс был не в состоянии, не говоря уже о том, чтобы попытаться самостоятельно натянуть скафандр. Конструкция позволяла шлему действовать отдельно от комбинезона и, в случае его повреждения, создавать непроницаемую полимерную перемычку вокруг шеи. Ханс судорожно вдохнул, и грудь его заходила ходуном, восстанавливая уровень кислорода, пока Гейл упаковывал его руки и ноги в положенные отделения скафандра. Настройки жизнеобеспечения пришлось выставлять самому, Креббер упорно не желал шевелиться.
— Мог бы, мать твою, хоть задницу поднять, — зло сказал Гейл во внутренний микрофон. — Я тебе памперс натяну.
Вместо ответа связь донесла до него звук рыдания. Ему стало не по себе, он взял шлем Ханса двумя руками и посмотрел в стекло — лицо Креббера было мокрым от слез. Гейл не придумал ничего лучше, как обнять его за плечи — все прочие знаки дружеского участия в неуклюжем скафандре прошли бы мимо внимания Креббера, но даже это он немного не рассчитал и завалился вместе с ним назад.
— Гейл, — сказал ему голос Ханса прямо в ухо, — я видел смерть.
Гейл не удивился, галлюцинации при гипоксии обычное дело. Он сполз с Ханса и перекатился на спину.
— Ну, видел, молодец, — как можно более спокойно сказал он. — И какая она?
Креббер помолчал, собираясь с мыслями.
— Никакая, — наконец ответил он. — Это ничто.
Вставать Ханс явно не собирался, и Гейл решил, что это и не к спеху — все равно дел у них тут никаких не было, только лежать и ждать, пока за ними придет спасательный бот. Он подвинулся так, чтобы голова Креббера лежала рядом с его головой.
— А как же туннель со светом в конце? — спросил он, чтобы не дать тому погрузиться в мрачную медитацию. — И лица умерших родственников?
— Я такого не видел, — подумав, ответил Ханс.
— А что видел?
— Пустоту видел. Темноту. Смерть — это понятие противоположное жизни, вот и все. Как воздух и вакуум. Когда из тебя уходит жизнь, ее место просто заполняет ничто.
— Наверное, — согласился Гейл. — Но это хорошо, это ведь не больно.
— Боль положительный фактор, — возразил Ханс. — Когда тебе больно, тело кричит о жизни. Зато я понял одну штуку, очень важную. По крайней мере для меня.
— Какую?
Креббер вздохнул так, что у Гейла заложило уши.
— Все эти философские учения по поводу смерти, о ее смысле и стремлении к ней, как единственному по-настоящему интересному опыту тела — херня. Стремиться к смерти — значит, ни к чему не стремиться. Таким образом, смерть можно назвать…
— Пределом функции, — съязвил Гейл.
— Почему? — удивился Ханс.
— Ну, ты же сам сказал — стремится к нулю. На алгебре проходили.
Креббер на секунду замолчал, а потом захохотал как сумасшедший, заражая своим весельем и Гейла, и они смеялись до тех пор, пока в шлемах у них не щелкнули передатчики дальней связи, и голос Гуфрана сказал им:
— Привет, мальчики. Рад, что вам весело.
Глава 8. Вспомнить все
Гейл быстро сел и посмотрел на Ханса, чтобы убедиться, что они слышат одно и то же. Креббер указал рукой на ухо и кивнул.
— Теперь быстро встали и отошли от контейнеров так далеко, как только можете, — приказал им Гуфран. — На скафандрах есть маячки, я слежу за вами. Шевелитесь!
Ханс обхватил пальцами запястье и приложил палец к губам, пришла очередь кивнуть Гейлу — жест означал, что Креббер считает Гуфрана врагом и предлагает пока только слушать. Минута прошла в напряженной тишине, в которую вслушивались обе стороны.
— Прекратите играть в молчанку, это глупо, — наконец сказал Гуфран, и в его голосе послышались нотки раздражения. — Дерек, скажи им.
Гейл обратился в слух, Ханс тоже напрягся.
— Ребята, вы меня слышите? — раздался в шлеме до странности ровный голос отчима. — Сынок, сделай, как он сказал. Мы вас скоро вытащим оттуда, если будете делать то, что он говорит. Ханс, Гейл, пожалуйста.