— Чего еще? Когда лежал в госпитале, маленько подучился. По алгебре и по письму меня один раненый подгонял. Только я не очень. Перезабыл…
— Так, Яков Чуплай, к экзаменам тебя допустим. Сдашь — примем. Не выдержишь — тут уж ничего не поделаешь, — развел Бородин руками. — А сейчас иди в общежитие, устраивайся.
Парень хотел что-то еще сказать, но махнул рукой и потянулся к костылям.
В диктанте у него подчеркнули 26 ошибок, листок по математике остался чистым. Чуплай только переписал задание и не сделал ни одного действия.
Просмотрев экзаменационные работы, Бородин с досадою хмыкнул. Принять Чуплая было совершенно невозможно и совершенно невозможно отказать. Не зная, как поступить, заведующий городком шагал по канцелярии из угла в угол. Бородин-учитель не мог принять Чуплая, Бородин-фронтовик не мог сказать ему — нет. Кто знает, сколько продолжалось это бесплодное хождение! Пришла жена звать. Евграфа Васильевича ужинать.
— Что, Граня, с тобой?
Он поднял усталые глаза.
— Видишь, Настюша, дело какое. Хотел к нам поступить парень один. Да экзамены в пух-прах провалил.
Анастасия Васильевна научилась понимать мужа с полуслова.
— Хочешь, чтобы я с ним позанималась?.. Попробую.
Вечером на доске объявлений висел список принятых. Против фамилии Чуплая была пометка: условно, с испытательным сроком — месяц.
Учителя жалели Чуплая, но его прием не одобрили. Кое-кто увидел здесь явное нарушение инструкции Наркомпроса, а Наталья Францевна сказала: «Если Евграф Васильевич будет принимать учеников по социальному положению, пусть не спрашивает с нас за их знания. У меня есть учительская совесть».
Но совершенно неожиданно отнесся к этому сам Чуплай. Парень приковылял в канцелярию взбешенный и стукнул костылем по столу Бородина.
— Поблажку вздумал сделать?! А я не нуждаюсь. Понял? Плюю на нее!.. С подачками мы к мировой революции не придем. Я думал, Бородин настоящий коммунист, а ты вашим и нашим!..
Учитель крепко взял его за плечи и посадил на скамейку.
— Хулиганить не дам, слышишь? Мировую революцию делать собрался! Горлом, что ли?
Чуплай, наверно, больше почувствовал силу рук Бородина, чем силу его слов.
— Нечего меня принимать, если провалил!.. Не имеете права!..
Евграф Васильевич помолчал, подал парню воды.
— Ошибся, что принял, верно. Бузотеры революции не нужны… Впрочем, отменять приказ не буду. Уговаривать тоже. Надумаешь учиться, завтра скажешь. Иди.
Чуплай глянул исподлобья и вышел. А на другой день спозаранку сидел на крыльце школы. Увидев Бородина, приподнялся и виновато проговорил:
— Надумал… учиться. За вчерашнее сердиться не будете?
— Ладно, вчерашнего разговора не было, — ответил Бородин.
От пристального взгляда Евграфа Васильевича не укрылось, с каким старанием Чуплай взялся за учебу. После уроков во второй ступени новый ученик приходил в маленький домик на краю городка, где размещалась первая ступень. Отпустив малышей, учительница занималась с Чуплаем часа полтора-два.
— Подает фронтовик надежду? — спрашивал жену Бородин.
— Пока мало, но хватка у него мертвая. Задаю десять примеров, просит — двадцать, задаю двадцать, просит — тридцать. Трудно ему. Даже арифметические действия нетвердо знает.
В первом полугодии Чуплая не аттестовали, во втором у него появились удовлетворительные отметки — «удочки», а к концу года остались всего два несданных зачета.
Наталья Францевна как-то сказала:
— Я была неправа. Чуплай товарищей догонит. Настойчивый, упрямый, но уж чересчур резкий. Недаром его ребята бешеным зовут. Вчера я опоздала на урок, опыт не получается, так он мне: «Не имеете права опаздывать». — «Конечно, говорю, не имею, но перед вами не отчитываюсь». — «А мы вас на ячейке разберем». — «Что же, говорю, разбирайте». Вы, Евграф Васильевич, во всем на ячейку опираетесь. Это дело ваше, я беспартийная. Только имейте в виду, когда-нибудь эта комсомолия и вас к ответу потянет. Такие, как Чуплай, не постесняются.
— Придется — отвечу, — усмехнулся Бородин.
Однажды Чуплай снова появился в канцелярии, долго ожидал, когда уйдут ребята и преподаватели, и заговорил с глазу на глаз с Бородиным.
— Хотел вас спросить по одному делу, как комсомолец коммуниста.
— Спрашивай.
Лицо Бородина было непроницаемым, но под этой непроницаемостью таилось другое: «Ну, вот пришел по-человечески, не размахивает руками, не кричит. С чем он сегодня?»