Бородин по-мальчишечьи подмигнул и долго тряс руки Лойка. Тот глядел растерянно.
— Да, не верил!.. Это вы меня заставили написать обжалование. И если бы не вы… Вы сами не знаете, сколько сделали для меня.
Сереже тоже хотелось поздравить Аркадия Вениаминовича, но вмешаться в разговор казалось неудобным. И можно ли об этом говорить с учителем?
Когда Лойко немного успокоился, Бородин спросил:
— Ну, и что вы думаете делать?
Лойко долго вертел в руках конверт.
— Право, не знаю… Это так неожиданно. Разумеется, уеду в Москву, может быть, меня снова примут на кафедру…
— А мы останемся без математика?
— Нет, почему же… Я еще не решил. Извините, я просто не собрался с мыслями.
— Да, да, не торопитесь, — понимающе сказал Бородин. — Все будет хорошо. Рад за вас. Очень.
Аркадий Вениаминович аккуратно уложил лист в конверт, спрятал в карман пальто и сидел не шевелясь.
— Вы еще что-то хотите сказать?
— Да.
— Говорите, слушаю.
Лойко поднял голову и, по-детски смущаясь, заговорил:
— Я хотел посоветоваться… По поводу брата. Я получил от него письмо.
— Вы с ним переписываетесь? — нахмурился Бородин.
— Нет, но сегодня пришло письмо. Он, видимо, живет под чужой фамилией. Подписался Смирнов, но я узнал по почерку. И адрес странный. Одесса, почта, до востребования… Спрашивает, нельзя ли приехать сюда.
— Зачем?
Лойко растерянно пожал плечами.
— Не знаю… Спрашивает, тихое ли здесь место, много ли народа, можно ли прожить год, полгода.
— Та-а-ак! — протянул Бородин, вышел из-за стола и прошелся по комнате. — Значит, он просит вас помочь ему укрыться. И вы согласны?..
— Вы мне не верите!.. Если бы я хотел помочь брату, я бы не сказал вам об этом.
На Бородина глядели обиженные глаза.
— Только не сердитесь! Слышите, не сердитесь!.. Я вам верю, но должен предупредить. У вас нет брата, Аркадий Вениаминович. Он по ту сторону реки, вы — по эту. Рано или поздно он голову сломит, а вашей зачем болеть?..
Сережа ерзал на месте. О нем, кажется, забыли, он невольно стал свидетелем серьезного разговора и не знал, напомнить ли о себе или, наоборот, сидеть тише, чтобы не заметили. И совсем некстати защекотало в носу. Сережа крепился, крепился и — громко чихнул.
Бородин крякнул, сутулые плечи пошевелились.
— Идите-ка сюда, Зорин… Гм!.. Сможете об этом помолчать? О втором письме, первое не секрет… Аркадий Вениаминович за брата не ответчик.
Сережа кивнул головой.
— Ну, вот и хорошо. А теперь поздравьте Аркадия Вениаминовича с реабилитацией.
…Вечером, приготовившись к урокам, Лойко затопил печку и сел возле огня на корточки. Когда языки пламени обхватили дрова, он вынул из кармана письмо Глеба, перечитал еще раз. Тот писал, что теперь Аркаша уже не мальчик, а муж, в ссылке, наверно, избавился «от прежних иллюзий и поможет ему в одном деле, от которого зависит много». Неясные намеки были не очень понятны, Глеб, видимо, боялся, что письмо попадет в чужие руки.
Кривые строчки с завитушками показались Лойке омерзительными, он брезгливо швырнул письмо в огонь. Через минуту оно превратилось в пепел. Аркадий Вениаминович глядел на обуглившиеся листочки и старался понять, что произошло.
Назад тому два года он пришел сюда учить математике ораву парней и девушек, которые умели только горланить, отпускать грубые шутки и голосовать на собраниях. Такой показалась ему молодежь в первые дни, когда он сравнивал ее со студентами университета. Лойко сомневался, чтобы из его уроков вышел толк, но, приглядевшись, понял, что ошибся. Конечно, кривляние у Раи напускное. Если его отбросить, «девочка без мамы» не такая уж плохая, у нее есть способности. А с каким упрямством учится этот мариец Чуплай! Да разве он один? А лоботрясов, как Евгений Новоселов, не очень много. И будто их не было в университете?
Он когда-то сказал Бородину, что не верит в созидательную силу революции, но эта сила была здесь, рядом. Он ощущал ее дыхание на каждом шагу. Нет, он никогда не посягнет на нее, не будет помогать Глебу!..
Дрова обуглились, синие языки пламени, угасая, метались над ними. Пора было закрывать печку, но человек забыл о ней. Думы вереницей теснились в голове.
Письмо о снятии судимости принесла Фима, и это показалось ему добрым предзнаменованием. Когда она приходила к нему заниматься, всегда старалась сделать что-нибудь для него: занести мимоходом охапку дров, протереть запотевшую раму, снять паутину в углу. Делала все быстро и всегда почему-то краснела.