«Пробыв восемь лет воспитанницей разрушенного теперь монастыря Визитационе в городе Кастро, куда в те времена посылали своих дочерей римские вельможи, Елена вернулась домой, подарив на прощание монастырю великолепную чашу для главного алтаря его церкви. Как только она возвратилась в Альбано, отец за большое вознаграждение пригласил из Рима знаменитого поэта Чеккино, в то время уже достигшего преклонного возраста. Он обогатил память Елены лучшими стихами божественного Вергилия, а также Петрарки, Ариосто и Данте, его великих учеников».
Здесь переводчик принужден опустить длиннейшие рассуждения об оценке, дававшейся в XVI веке этим знаменитым поэтам. Елена, по-видимому, знала латынь. Стихи, которые ее заставляли заучивать, говорили о любви, но о любви, которая нам, живущим в 1839 году, показалась бы смешной; я хочу сказать о любви страстной, питаемой великими жертвами, могущей существовать только в атмосфере тайны и всегда граничащей с самыми ужасными несчастьями.
Такова была любовь, которую сумел внушить Елене, едва достигшей семнадцати лет, Джулио Бранчифорте. Это был один из ее соседей, бедный молодой человек, живший в небольшом домике на горе, в четверти лье от города, посреди развалин Альбы, на берегу поросшей густой зеленью пропасти в сто пятьдесят футов, на дне которой лежит озеро. Домик этот, расположенный у края величественного и мрачного Фаджольского леса, был впоследствии разрушен при постройке монастыря Палаццуола.
Единственным достоянием молодого Джулио Бранчифорте были его живая, открытая натура и неподдельная беспечность, с которой он переносил свою бедность. Его выразительное, хотя и некрасивое лицо тоже говорило в его пользу. Ходили слухи, что он храбро сражался под знаменами князя Колонны в рядах его bravi и принимал участие в двух или трех весьма опасных набегах. Не отличаясь ни богатством, ни красотой, он все же, по мнению молодых девушек Альбано, обладал сердцем, которое каждой из них было бы лестно завоевать. Встречая всюду хороший прием, Джулио Бранчифорте до момента возвращения Елены из Кастро довольствовался легкими победами.
Когда, несколько времени спустя, из Рима во дворец Кампиреали приехал великий поэт Чеккино, чтобы обучить молодую девушку изящной литературе, Джулио, который был с ним знаком, обратился к нему со стихотворным посланием на латинском языке, где говорилось о счастье, озарившем старость поэта, — видеть устремленные на него прекрасные глаза Елены и читать в ее чистой душе непритворную радость, когда ее мысли, рожденные поэзией, находили с его стороны одобрение. Ревность и досада молодых девушек, которым Джулио Бранчифорте до приезда Елены уделял внимание, сделали совершенно бесполезными все предосторожности, которые он принимал, чтобы скрыть зарождавшуюся страсть. Надо признать, что эта любовь между двадцатидвухлетним молодым человеком и семнадцатилетней девушкой приняла характер, не отвечающий требованиям осторожности. Не прошло и трех месяцев, как синьор Кампиреали заметил, что Джулио Бранчифорте слишком часто проходит под окнами его палаццо (это палаццо еще и сейчас можно видеть на середине улицы, ведущей к озеру).
В первом же поступке синьора де Кампиреали проявились вся его резкость и непосредственность — естественные следствия свободы, которую допускает республика, и привычки к откровенному проявлению страсти, не подавленной еще нравами монархии. В тот день, когда его внимание привлекли слишком частые прогулки молодого Бранчифорте под окнами палаццо, он обратился к нему со следующими грубыми словами:
— Как смеешь ты шататься перед моим домом и бросать дерзкие взгляды на окна моей дочери, ты, у которого нет даже приличной одежды? Если бы я не боялся, что мой поступок будет ложно истолкован соседями, я подарил бы тебе три золотых цехина, чтобы ты съездил в Рим и купил себе более приличную одежду. По крайней мере вид твоих лохмотьев не оскорблял бы так часто мои глаза и глаза моей дочери.
Отец Елены, без сомнения, преувеличивал: платье молодого Бранчифорте совсем не было похоже на лохмотья; оно просто было сшито из грубой ткани и сильно поношено, но имело опрятный вид и говорило о близком знакомстве со щеткой. Джулио был так оскорблен грубыми упреками синьора де Кампиреали, что не появлялся больше днем перед его окнами.
Как мы уже сказали, две аркады, остатки старинного акведука, послужившие в качестве капитальных стен для дома, построенного отцом Бранчифорте и оставленного им в наследство своему сыну, находились всего в пяти- или шестистах шагах от Альбано. Чтобы спуститься с этого возвышенного места в город, Джулио необходимо было пройти мимо палаццо Кампиреали. Елена тотчас же заметила отсутствие странного молодого человека, который, по рассказам ее подруг, порвал всякие отношения с другими девушками и посвятил себя исключительно счастью созерцать ее.
Однажды летним вечером, около полуночи, сидя у открытого окна, Елена вдыхала морской ветерок, который доходит до холма Альбано, несмотря на то, что он отделен от моря равниной в три лье. Ночь была темная и тишина настолько глубокая, что можно было слышать, как падают листья. Елена, опершись на подоконник, думала, быть может, о Джулио, когда вдруг заметила что-то вроде крыла ночной птицы, бесшумно пролетевшей у самого окна. Испугавшись, она отошла вглубь! Ей и в голову не пришло, что это может быть делом рук какого-нибудь прохожего; третий этаж палаццо, где было ее окно, находился на высоте более пятидесяти футов от земли. Внезапно она увидела, что темный предмет, который неслышно колыхался перед ее окном, был не что иное, как букет цветов. Ее сердце забилось; букет этот, как ей показалось, был привязан к концу двух или трех стеблей тростника, похожего на бамбук, который растет в окрестностях Рима и достигает длины в двадцать — тридцать футов. Хрупкость стеблей и довольно сильный ветер были причиной того, что Джулио не удавалось удержать букет как раз напротив окна, у которого, по его предположению, находилась Елена; к тому же ночь была настолько темна, что с улицы на таком расстоянии ничего нельзя было разглядеть. Стоя неподвижно у окна, Елена испытывала сильнейшее волнение. Если она возьмет букет, не будет ли это признанием? Впрочем, у нее не возникало ни одного из тех чувств, которые в наши дни вызывает у девушки из высшего общества приключение подобного рода. Так как отец и брат Елены были дома, первой мыслью ее было, что малейший шум повлечет за собой выстрел из аркебузы, направленный в Джулио; ей стало жаль несчастного молодого человека, подвергавшегося опасности. Второю была мысль, что, хотя она и знала его еще очень мало, все же он был самым близким ей после родных человеком на свете. Наконец, после нескольких минут колебаний, она взяла букет и, коснувшись в темноте цветов, заметила, что к их стеблям было привязано письмо; она выбежала на широкую лестницу, чтобы прочитать его при свете лампады, горевшей перед образом Мадонны. «Несчастная! — воскликнула она мысленно, в то время как краска счастья при первых же строках письма разлилась по ее лицу. — Если меня заметят, я пропала и мои родные на всю жизнь станут врагами этого бедного юноши!» Она вернулась в комнату и зажгла лампу. Это был счастливый момент для Джулио, который, стыдясь своего поступка и как бы желая укрыться во мраке ночи, прижался к огромному стволу одного из зеленых дубов причудливой формы, которые еще по сей день стоят против палаццо Кампиреали.