В тот миг, когда она упала, меня точно завакуумировали в стеклянном сосуде, постепенно заполнявшемся густой и красной, тягучей кровью. Горячими потоками она заливала ботинки, скользила меж пальцев и хлюпала, поднимаясь и достигая колен. Стенки сосуда сжимались, сдавливая плечи, а кровь все подступала, лишая меня возможности двигаться, — тянулась к груди, обвивала шею, затекала в уши и нос, застилала глаза. Я захлебывался и тонул в металлическом страхе, парализованный ужасом и собственной болью. И ничего, совсем ничего не мог сделать.
Тогда-то магия восприятия и выбрала меня. Из-за всплеска эмоций. Жалкие секунды, пока Рафаэль взбегал на третий этаж, изменили все. «Глупая случайность, стечение обстоятельств — ты всего лишь увидел ее раньше». По крайней мере, отец объяснил именно так. Дина же решила иначе.
От Рафаэля, как от первого сына, родители ожидали слишком многого, а он, совсем того не желавший, всеми силами старался не оправдать возложенных на него надежд — учиться не на «отлично», общаться не с теми людьми, поступить не в Л’Эшаль и даже не унаследовать магию отца, к чему тот так тщательно его готовил.
Зарин, в свою очередь, как младшая дочь, получила остальную половину внимания и родительской любви еще и как долгожданная девочка.
А я… был где-то посередине.
Потому Дина и сравнила меня с вечноцветущими лилиями из нашей гостиной, что появились там задолго до моего рождения и уже десятки лет передавались через поколения, пока не дошли до нас. Отец называл их символом рода, дарованным в назидание после смерти Миреллы и — как и первый ее «подарок» — служившим напоминанием о грехах, сотворенных нашим предком.
Как и эти лилии, я был неприхотлив, неприметен и ни о чем не просил. И, как эти лилии, почти всегда оставался в одиночестве, хотя жаждал внимания и любви.
Но с магией восприятия все изменилось. Люди вдруг потянулись ко мне так же, как я тянулся к ним. И я наконец смог почувствовать то тепло, о котором так страстно мечтал и которого никогда не мог получить в должной мере даже от родных.
Однако, сообразно своему прародителю, неожиданно для самого же себя, я оказался чрезмерно жаден и ненасытен. А потому, чем больше я получал, тем большего начинал желать.
Друзья и знакомые постепенно преображались. Становились такими, какими я неосознанно хотел их видеть. Подстраивались под мои ожидания и необдуманные порывы.
И превращались в непрошенных марионеток без собственной воли.
Безликих кукол, лишенных душ.
Тогда я стал их избегать.
Рассказывать что-либо родителям не имело смысла, им было совершенно не до меня, когда отец лишился зрения. А сам он был слишком разочарован случившимся, ведь даже не предполагал, что магия восприятия могла перейти кому-то кроме Рафаэля, потому никогда не посвящал меня во все тонкости.
Рафаэлю тоже было нелегко. Потеря Камиллы и отчисление из академии подкосили его. К тому же, мне казалось, его расстроил и тот факт, что магия восприятия выбрала меня. Несмотря на все стремление идти наперекор надеждам родителей, он воспринимал ее как некую данность, которую в любом случае должен был получить по праву рождения. И, если прежде наши отношения и без того трудно было назвать теплыми, теперь они и вовсе превратились в формальность.
Потому мне пришлось самому во всем разбираться и учиться контролировать самую неподатливую и своенравную магию, чтобы хоть немного ее обуздать. На это ушел год. Год, за который я окончательно отстранился от мира вокруг: жаловался на здоровье, симулировал симптомы, а потом добился своего — получил освобождение от занятий по причине частых болезней. Заменил друзей на книги, ведь на них моя магия никак не могла повлиять, ведь они хоть немного, но позволяли мне расслабиться и побыть собой, не страшась навязать им что-то и тем самым испортить. Поэтому я лишь изучал, изучал, изучал — в надежде, что когда-нибудь разберусь как приручить магию, а потом…
В один из дней Рафаэль пришел ко мне в комнату с просьбой исказить его память. А я не смог отказать. Возможно, в надежде, что это хоть как-то улучшит наше общение и сгладит мою вину за неосознанную кражу магии, что предназначалась ему, а не мне.
— Ты в своем уме? — Отец был в ярости, когда узнал, что я сделал. — Я же просил не использовать ее, пока не научу тебя.