Еще в номере, кроме плазмы с заботливо включенной порнухой и мини-баром, стоял шкаф. Там висело эротическое белье, предназначенное для ролевых игр.
Она подошла к папе и принялась мять штаны в том месте, где предполагала у него член.
– Я вижу, ты рад меня видеть, – с нарочитой лукавинкой заявила.
– От тебя ничего невозможно скрыть, – набравшись смелости, хмыкнул он в ответ.
Повели друг друга к кровати. На ней был серый корсет и высокие, похожие на рыбацкие, сапоги. Трусики-танго тоже серые, но чтобы разглядеть их, надо было раздвинуть ягодицы.
Папа, отупело ухмыляясь, открыл тревожный чемоданчик. Но она предпочла классику.
***
Первые тысячу раз меня смущала та минута, когда папе нужно было раздеться, показать свой причиндал, и деловито пристроиться. Пустая и жидкая прелюдия. Как правило, это происходило в молчании, сопении – под тихий фон зарабатывающих на жизнь порно-актеров.
Двое незнакомцев сошлись в укромном уголке для спаривания – и ничего личного. И ничего зазорного.
На первую свою женщину он лег сверху, как подстреленный конь. Она чуть приподнялась и раздвинула ноги. К счастью, некоторым вещам самки все же научились по видео-учебникам. Ведь раньше, когда активничал Андрей II Валух, девицы валялись подобно бревнам, и подобраться к ним было весьма затруднительно.
Она закрыла глаза и отвернула голову. На ее лице было стандартное выражение болезненного терпения, жертвенности. Простонав, папа впустил в нее коктейль головастиков. Тело обмякло, мышцы расслабилось, легкая испарина покрыла лоб и спину. Он свалился на постель, тяжело вздыхая, как раненый буйвол.
Пыхтел он на ней, понятное дело, сущие пустяки. Что называется – для галочки. Позы потом он всегда старался выбирать сам, потому что, во-первых, тут существовали свои нюансы с эрекцией, а во-вторых – у каждой самки свой лучший ракурс.
Несколько минут после оргазма папа опустошен и выпотрошен. Почти как вы, тушки. С него вышло около четырех с половиной миллилитров спермы, но это приводит к такой расслабленности, будто выкачали литр крови. После секса ему всегда хотелось скрыться, побыть наедине. Самки его раздражали и выводили из мягкого состояния посторгазмовой потерянности. Не хотелось ни обниматься, ни целоваться, ни шептать ласковые слова.
Но с той женщиной он дал маху. Ее внимание, обходительность, показная заинтересованность, его желторотость, ее подкупающая улыбка и красота – вот что сбило с толку. Он повернулся к ней, протянул руку, то ли чтобы погладить, то ли чтобы ухватить голову для поцелуя. Но увидел ее лицо.
Это лицо вдруг превратилось в отвратительную маску. Маску, на которой читалось отвращение. От нее веяло морозным холодом, будто от громадной рыбины.
***
И до меня тогда стало потихоньку доходить. Он был противен. Он возомнил себя властелином, а на самом деле находился на птичьих правах взнузданного жеребца.
По сути – он был насильником. Маньяком. Одобренным и терпимым из-за суровых внешних обстоятельств. Но женщин удручало, что он один, а потому и ничей. Общественный, бахвальный осеменитель.
Он вскочил с кровати и побежал в ванную. Я видел, как его щеки горели от стыда.
Маленький мнительный мальчик, вот кем был мой папа. И мне стало невероятно обидно. Аж слезы наворачивались.
Отвергли. Нагло использовали и бросили.
Когда папа показался – та барышня уже оделась. С безучастным равнодушием листала журнал. Искоса глянула на нас, как на грязных и вонючих кабанов.
Мрачно сказала:
– Было классно. Я даже зевнуть не успела. Дверь вон там.
***
И это далеко не единичный случай.
Теперь вы понимаете, почему я не виню папу. Он пребывал в раздрае с самим собой. Да, он кушал самую вкусную и полезную еду. Ездил на самых крутых машинах. Жил на собственном острове, в просторном и комфортном особняке. Ни в чем и нигде ему не было отказа. Благодаря стараниям женщин его жизнь превратилась а беззаботное бытие откормленного кошака.
Но именно это его и не устраивало. По негласному уговору он враждовал с женщинами, с теми, кто превратил его жизнь в выхолощенный рай. Кто лишил его всех проблем и забот, даже мелких бытовых, учитывая, что за ним чуть ли не бегали с подтирочной бумагой.
И тем самым, пожалуй, лишив возможности быть мужчиной – возможности проявить себя, как мужчина.
Он грызся с женщинами, как тасманский дьявол. То ли побочное влияние кометы, то ли поведение предыдущего самца, деда, ставшее поперек горла, – но женщины в свою очередь не особо стремились к компромиссам. Не сглаживали углы, не замалчивали, а предпочитали отвечать на конфликт. Движение лесбиянок, которое, к слову, было все же ожидаемым и неизбежным процессом, не набрало бы обороты в столь короткое время – если б отец не приложил к этому руку.