Кем она была там? Посторонним наблюдателем расправы над мужчиной.
Обидно, знаете ли.
Каждый раз, когда я оборачивался к ней, мои глаза молили о помощи. Что еще можно ждать желторотому птенцу от собственной матери? А она лишь то и делала, что быстро опускала взгляд, трогала браслеты, рассеяно разглядывала пол, туфли, ногти. Выглядела, как человек в очереди.
Едва сдерживался, чтобы не закричать: «Мама, посмотри на меня! Я же твой сын! Почему ты не со мной? Почему ты с ними?»
***
Так или иначе, у меня выпала возможность пообщаться с мамой. Исповедью, впрочем, это назвать трудно. Она заявилась в гости на мой день рождения.
Я тогда закрылся в комнате с Чаком, не желая выслушивать лицемерные поздравления от совершенно незнакомых девиц. Они огромной свалкой тел торчали внизу и ждали подходящего повода, чтобы покрутить ягодицами передо мной. Обычная практика.
Кто-то постучал в дверь. Я гаркнул, что хочу побыть один. Тогда она подала голос.
– Это я, – сказала приглушенно.
И все. Дыхание перехватило. Я понял или, скорее, почувствовал, что этот голос принадлежит матери. Я ведь никогда не слышал его. Не знал интонаций его гнева, его радости, его смеха. Материнский голос был чем-то с области фантастики. С равным успехом я мог сравнивать ее голос с чириканьем дельфина.
Но я сразу узнал его.
Голос звучал так, будто она отлучилась на полчаса – сходила за хлебом или встретилась с подружками. И вот вернулась домой.
Взволнованный, дрожащий, я открыл дверь. Она была в свитере, а поверх жилетка, отороченная мехом. Март выдался морозным.
– Здравствуй, – взглянула, мельком улыбнулась и тут же опустила глаза. От нее веяло свежестью и умопомрачительными духами.
– Здравствуй, – прохрипел я. Прочистил горло. Слова разваливались на вязкие слюнные куски и прятались за десна. Сглотнул раз, сглотнул два.
Встревоженно застрекотал Чак. Он всегда нервничал, когда нарушали наше с ним уединение. Достаточно нелюдимый попугай. Интересно, как он там сейчас.
Мама стояла у порога, смущенно краснела. Я стоял у двери, неловко переминался. И все не знал, за что зацепиться взглядом.
– Можно в гости? – тихо выдавила.
Что, скажите на милость, она ожидала услышать? Что, туши? Что я молча захлопну перед ее носом дверь? Или что разревусь от счастья, накинусь обнимать и расцеловывать?
Глупо все так. Гадко и глупо.
***
Теперь я понимаю гиеновидных собак. Встретившись на границе своих территорий, они ничего другого не придумывают, кроме как начать копать землю.
Так они выясняют отношения. Копанием земли под лапами.
***
Я незадачливо посторонился. Мама осторожно, будто боясь наступить на грязь, зашла в комнату. И тут же попросила открыть окно, проветрить.
– Затхло здесь, – скривилась. – Живешь, как в конуре какой-то.
И тут с меня спало все очарование. Передо мной была обыкновенная возрастная самка – придирчивая, капризная, и, скорее всего, глупая. Как сибирский валенок.
Тот факт, что она забеременела, причем, насильственно, а затем невообразимым образом родила меня – не делает ее особенной. Вместо нее могла быть другая, кто угодно, любая самка. Никто из нас ведь матерей не выбирает. Приходится довольствоваться тем, что выпадает. Кому-то везет, кому-то не очень. Не все поголовно самки обязаны иметь в своем наследственном пакете выраженные материнские чувства. Инстинктом по умолчанию быть матерью не является. Быть может, он наращивается, как мускулатура. Быть может, это то, к чему есть подспудное желание и стремление.
Я не имею права винить мать в чем-либо. Это как винить солнце, что оно греет холоднее, чем хотелось бы.
То, что она моя мать – не делает ее особенной.
Или все же делает?
***
Я послушно открыл окно. Повеяло холодком. Чак шумно бегал по жердочке и недовольно стрекотал. Если б мог, я делал бы то же самое.
Мама скромно села на кровать. Щепетильно, с краю, но все же. Никому из женщин еще этого не удавалось. Не то чтобы они сильно стремились, просто моя комната всегда была закрыта для гостей.
Я остался стоять возле окна, слегка лишь подперев тело подоконником. Между нами было расстояние в несколько метров. Как между незнакомцами. Которые может даже немножко остерегаются друг друга, немножко не знают, как себя вести. И немножко жалеют, что вообще возникла данная ситуация.
– Как ты?
Этот вопрос прозвучал, как насмешка. Хотя насмешкой он не был. Будто ей и так невдомек, как я и чем занимаюсь.