Шикарно, мама. Мастурбирую исправно, пробирки заполняю по нормативам – до десяти в день. Жалоб не поступало. Мог бы и больше, наверно, но совсем изотру член в труху. Смотрю передачи про животных, их у меня завались. Не животных, конечно, а передач. Из животных вот только этот. Знакомься, попугай Чак. Любитель огурцов и нелюбитель гостей. Мне нравится за ним ухаживать. Он ведь маленький самец, а с нами по-другому никак – ухаживать надо, убирать и подтирать. Сам я иногда спускаюсь вниз, чтобы возбудиться или поесть. Девушки хоть и обнаглевшие, постоянно дразнят, но из жалости кормят. Совсем редко выбираюсь из острова, прогуливаюсь по городу. Но мне противно там долго находиться – огромное скопление все тех же девиц плохо сказывается на моем психологическом здоровье. А мне же ни к чему стрессовые факторы – сперма должна быть чистой, как святая вода. И к тому же в городе хватает троещинок, которым ничего не стоит меня обидеть. Охранницы могут и не успеть. Вот так вот я живу-поживаю, добра наживаю.
– Нормально, – ответил. Как можно беспечней. И замолчал.
Что еще я мог сказать этой женщине, туши?
***
– Не хочешь со мной говорить? – заискивающе спросила мама.
– Я не знаю, о чем говорить.
– Что ж, я тебя понимаю, – с ноткой обиды в голосе сказала мама. Затем, сглотнув, потупившись, продолжила: – Но попробуй и ты меня понять. Когда меня оплодотворили, я была не в себе от ярости. Ты представить себе не можешь, какое это немыслимое посягательство на свободу. А спустя неделю, когда я узнала, что плод мужской – я думала, что с ума сойду. Моя жизнь была на волоске. И в любую секунду могла оборваться. Я была словно в кошмарном трансе. Несколько раз порывалась покончить с собой, но вовремя спасали. И так – день за днем. Час за часом. Минута за минутой. Я ждала, когда умру. И все. Ни о чем другом и думать не могла. Стоило где-то в животе кольнуть, где-то заболеть – я покрывалась ледяным потом, панически проверяла себя, боясь увидеть на пальцах кровь. Так шло время. А я не умирала. Я продолжала ненавидеть плод, то, что ношу под сердцем. Ненавидела, как только можно ненавидеть своего заклятого врага. Своего убийцу, который вот тут, рядом, но до него никак не добраться. Я пришла в себя, когда живот округлился. Когда плод – ты – начал подавать признаки жизни. Ты дергал ножкой. И ты не убивал меня. Пожалел. И затем я родила. Я никак не могла осознать, что все закончилось. Закончилось, а я все еще жива. Что девять месяцев сущего ада позади. Я освобождена. Я помилована. Как же я была тебе благодарна.
– Пожалуйста, – невольно вырвалось у меня, сквозь слипшиеся губы.
– Пожалуйста? – удивленно глянула мама. Ее рот скривился зигзагом, подбородком пробежала дрожь.
Мама заплакала.
Для меня этот звук был еще фантастичней, чем кваканье доминиканской квакши.
Часть четырнадцатая. Толстый филей
***
Не хочу показаться хвастуном, но асоциальные поступки в нашей семье совершаются с завидной регулярностью. И они зачастую приводят к самым радикальным изменениям. Ну а зачем они нужны тогда, верно?
Привет, замороженные тушки!
Если б не маниакальное стремление деда к всевластию, ему б не отколупнули часть головы.
Если б не отцовские бойцовские замашки, ради самоутверждения, его б не превратили в рыхлый кровавый бифштекс.
А что касается меня, то я не в одно мгновение стал убийцей. Я начал с малого. Для затравки – угнал велосипед.
***
То, что я расскажу дальше, случилось после того, как я узнал о смерти мамы.
Периодически я удостаивался выгулов за пределы острова. Не буду утверждать однозначно, кто кого выгуливал – я охранниц, или они меня. Со стороны все же, думаю, это выглядело роскошно – Андрей IV Мозолистый со свитой дауниц.
Определенно помню, был погожий апрельский вечер. Я еще не окончательно продрог, но собирался. Прохаживался по тропам сквера, что возле красного корпуса университета. Он, кстати, красным был всегда. Еще даже до Великой Бабуинизации. Оказывается, раньше тоже существовали чудаки, желающие видеть здания пестрыми.
В парке болтались стайки девах. На меня они обращали внимания не больше, чем на белок, спускающихся со стволов. Некоторые провожали небрежными взглядами. Возможно, раньше так поглядывали на мерзкого бомжа.
Что на меня нашло, трудно сказать. Активировались пагубные гены. Взыграл самцовый атавизм. Гормоны вспенились. Обидно стало за судьбинушку.
Одним словом – я вдруг схватил чей-то припаркованный велосипед и угнал прочь.
Таким значится в истории мой первый асоциальный поступок.
***