Каждый раз, закрывая глаза, она видела штурм Небограда. Шум в ушах напоминал крики людей, но еще страшнее кричали лошади. Напоровшись на колья, благородные животные сбрасывали своих наездниц и сшибали все на своем пути. Их агония могла длиться часами, если чья-то жалостливая рука не убивала их. Среди неверных сражались и мужчины. В глазах Нингаль то было неописуемым варварством, и именно от одного из них она чуть не приняла смерть. Джадис отвела удар на себя. Нингаль подавилась криком, но воительница уже вновь ринулась в бой. Рука все еще плохо слушалась, когда девушка попыталась нашарить саблю. В ноздри ударил запах навоза и мочи. Эфес сабли торчал из-под тела мертвого животного, но битва уже затухла как пламя под дождем. В тени замка было прохладно, земля пропиталась кровью и давно остывшей смолой. Нингаль пыталась перевязать рану на ноге, но руки не слушались ее. Узлы развязывались, и тряпка вновь падала на землю, с каждым разом становясь все грязнее. Джадис села рядом и сделала все сама.
— Ну-ну, в первый раз всегда так, пообвыкнешься. Не держи слезы, от них полегчает. Ну, вот, заживет как на собаке. Так, а с рукой что? Погоди, будет больно.
Не успела Нингаль возразить, как мир заволокла кровавая пелена, а горло разорвало от крика. Джадис, четвертая дочь великой султанши, обняла девушку, чтобы та не ударилась о стену. Ткнувшись носом в шею воительницы, Нингаль поклялась перед лицом всех богов, что однажды спасет ее жизнь.
Воспоминания нахлынули как морская волна, грозя поглотить ее без остатка. Сказка, что рассказывал ей раб, была отвратительна. Жалкие люди, жалкие клятвы и напрасно потерянная жизнь. Нингаль вскочила с места. Распухшие губы Джадис были иссечены тонкими линиями порезов. Даже спустя столько лет женщина помнила их вкус, то был вкус чужой крови и торжества. Это было прежде, чем дворец праматерей был залит кровью, прежде, чем Джадис распухла от ненасытной утробы, требовавшей новых яств, рабов, земель как когда-то жадно требовала битвы. Нингаль давно знала, что из себя представляет султанша, но клятвы, данной богам, было не отменить. Казалось, что раб не заметил ее гнева, и продолжал как ни в чем не бывало рассказывать свои нелепые сказки, обращенные к пустоте, что была у нее вместо сердца. И женщина возненавидела его за ту свободу, что он излучал, за губы, налитые кровью, за вдохновенный блеск в глазах. Его хотелось уничтожить, как они уничтожили Небоград, его хотелось обратить в камень и молиться словно древнему божеству из легенд неверных. Нингаль подошла ближе. Она почти могла разглядеть капли пота, блеснувшие над верхней губой, созвездия родинок на бледной коже, и нос словно усыпанный золотой пыльцой. У неверного, что хотел ее убить, был такой же нос. Хотя для нее они все были на одно лицо. Почувствовав ее присутствие столь близко, раб вынырнул из своего волшебного забытья. И страх, столь ей желанный, наконец-то разлился по его чертам лица, но это зрелище совсем не понравилась Нингаль.