Во дворце царила гнетущая тишина — еще одну мудрую жену обвинили в ереси, и гнев султашни был велик, ибо на этот раз еретичкой оказалась ее возлюбленная дочь. Провозгласившая, что души мужей не разлагаются после смерти подобно их плоти, она бросила вызов учению жриц и горько поплатилась за веру свою. Глядя на то, как неверную ведут к месту казни, Нингаль думала о своей старшей дочери Ясмин, что не раз становилась причиной ее головной боли. На мгновение представив на месте дочери султанши свою, она поняла, что не чувствует ничего. То боги прокляли ее за неверие, но истина Нингаль была важней. Упали на землю тяжелые косы, похожие на черных змей, спустя несколько гулких ударов сердца вслед за ними покатилась и голова. Дерзнувших пойти против священного текста Абрака, записанного его пророчицей Виргиль, ждала только смерть, но Нингаль прекрасно знала, на что шла.
Тело султанши было неповоротливым и грузным, а пальцы вспухли от многочисленных перстней. Блестящие от пота рабы сновали вокруг нее подобно мухам. Нингаль согнулась в почтительном поклоне. От тела, умащенного маслами сандалового дерева, пахнуло едва уловимым запахом гнили. Султанша была больна, и чем дольше длилась эта болезнь, тем больше становилось число отрубленных голов. Выслушав все те мысли, что заготовила для нее великая визирра, султанша благосклонно кивнула и велела Нингаль разделить с ней трапезу. Как не рвалась последняя вернуться к своим записям, ослушаться повелительницы было нельзя.
Вкушая рахат-лукум и крылья птицы рух в меду, великая визирра полностью погрузилась в свои мысли и едва не пропустила заданный ей вопрос. Султанша хотела взглянуть на бледноликого раба из закатных земель, что Нингаль приобрела на днях. Справившись с первой волной непонимания, Нингаль с удивлением узнала, что вчера прогнала со своего порога слугу одного из послов, что посетил ее с единственною лишь целью выкупить чудесного раба. Наслаждаясь удивлением визирры, султанша рассказала и о том, что по слухам кожа раба сделана из лунного света, а волосы сотканы из облаков. Глаза же его словно вобрали в себя цвет небесной синевы, а речи пленяют словно сети рыболова. Однако, рассказ султанши не произвел на Нингаль должного впечатления. В отличие от своей повелительницы давно уже не интересовала женщину красота земных мужей, что увядала, едва успевая расцвести. Не озарял ни разу их чело проблеск истиной мудрости, и потому сердце женщины оставалось равнодушным к их красоте. Пообещав подарить волшебного раба, если тот отыщется в стенах ее дома, Нингаль призвала своих рабынь и покинула султаншу.
Понимая, что только правда поможет сохранить их жизни, служанки выдали своей госпоже виновницу ее неведения. Приказав старшей дочери явиться к ней в покои, Нингаль смежила веки. От раба, на которого положила взгляд султанша, стоило ждать только беды.
Ясмин была дика как горний сокол, но даже соколу можно подрезать крылья. Девушка явилась неохотно, и всем своим видом показывала, что готова спорить с каждым словом, что изречет ее мать. Впрочем, женщина сохраняла молчание, вслушиваясь в пение птиц, пока голова ее гудела от нестерпимой боли.
— Я слышала, дочь моя, что ты приобрела раба и выхаживала как щенка, кормила с своих рук и развлекала беседой втайне от матери своей, так ли это?
— Он не хотел есть! — вскричала Ясмин, оскорбленная неозвученным намеком матери.
— И ты кормила его насильно? Даже у раба есть право умереть, а ты хотела отнять и это у презреннейшего из смертных.
— Так вели убить его, чтобы не мучился. Лишь вам, о великая мать, известно, что жизнь человеческая ничто. Куда уж нам, простым смертным до этого знания.
— Не дерзи, я лишь хочу понять, что сподвигло тебя на этот поступок, — отвечала ей Нингаль.
Непокорная дочь смутилась и долго думала прежде, чем дать ответ. Нингаль открыла глаза. Первым, что она увидела был алый тюрбан дочери, похожий на спящую птицу.
— Он рассказал мне сказку обо мне, — наконец сказала Ясмин.
Сложить причудливую мозаику из слов и событий не составило труда. У любимой дочери султанши был раб, плененный в закатных землях, и та ревниво оберегала его от матери, чтобы не отняла та ее сокровище. Лишь Ясмин показала она дивного мужа, и сказки, что он рассказывал, так пленили воображение девушки, что поклялась неразумная во что бы то ни стало забрать его себе. Теперь визирра знала, кто предал одну из спутниц ее, что как и она шла дорогой истины. Нингаль давно знала, что дочь ее следует отправить на войну с неверными, что бы та как и она когда-то остудила свой пыл в священной битве. Истину говорят мудрые жены, что та, кто не проливала крови за родную землю, не ценит ни кровных уз, ни жизни ближних своих. Лишь мудрая Индира возражала своим духовным сестрам, говоря, что поднявшая саблю от нее да погибнет.
Велев призвать к себе раба, Нингаль замерла в ожидании, словно змея, готовящаяся нанести удар. Черные тени деревьев исполосовали ее лицо и руки, когда он предстал перед ней. Люди врали. Раб был отчаянно, непереносимо некрасив. Женщина сморщилась, словно вкусив кислый лимон. И как такая нелепость могла поставить под угрозу все то, чем она дорожила? Нингаль искала ответ, но тот ускользал от нее склизкой змеей, смешиваясь с вечерними тенями.
Волосы у раба и правда были белыми, но напоминали скорее баранью шерсть, чем волосы человека. Кожа его была бела как рыбье мясо, глаза же были глазами утопленника, сошедшего с ума от синевы морской. Стоял он так, что, казалось, вот-вот упадет, и в довершение прочего на щеке раба блестел белый шрам, похожий на серп луны.
— Кто сделал это с тобой? — просила Нингаль, указывая на шрам.
— Я сам сделал это с собой, госпожа, — ответил раб, и ни тени страха не промелькнуло на его лице.
— И зачем же ты это сделал?
— Чтобы мудрые жены не возжелали меня, госпожа.
Нингаль улыбнулась.
— И удалось тебе это?
Как зеркало отразил раб ее улыбку.
— Нет, госпожа. Я стану свободным только тогда, когда расскажу тысяча и одну сказку женщине, что никогда не любила их. Таково проклятие, что наложили на меня Боги. Узнав о нем, мудрые женщины отказываются внимать моим словам.
— Так и быть, раб, можешь рассказать одну мне, все равно этот вечер потерян для других дел.