Именно покойный тесть, сотрудник крошечной фирмы, выпускавшей деревянные сувениры для туристов, и настоящий виртуоз обработки дерева, влюбил зятя в свое ремесло и взял в ученики. Именно он много лет назад показал Туману чертежи старой итальянской скрипки, невесть как оказавшейся в Мценске, и предложил начать работу над ее копией.
Сидя в грохочущем трамвае, который поворачивал направо в районе Черемушкинского рынка, Абрамыч подумал, что слово за слово он сам создает себе проблемы.. Теперь же придется придумать, как попала в Мценск скрипка итальянского мастера, как потом, отреставрированная Туманом, она оказалась в Москве у почтенной дамы, как на ее след вышли воришки и многое другое. Когда все это придумывать? С другой стороны, куда торопиться. Может, поехать завтра утром на работу опять на трамвае? Неплохая мысль..
Глава четвертая, в которой Абрамыч так плотно ужинает, что в итоге приглашает Зою в соавторы
Свою жену Зою Абрамыч очень любил, уважал и побаивался. Все три грани такого отношения к ней были обусловлены, в основном, Зоиным недюжинным интеллектом и глубокой житейской мудростью. Кроме того, она, конечно, была красавицей. Интеллект возбуждал Абрамыча неизмеримо больше, чем внешние данные, и однозначно вызывал трепетное уважение, а вот страх перед умной и красивой женщиной, очевидно, произрастал из детства, когда Боря, тихий отличник, уяснил, что таким, как он, такие, как она, точно не светят. Одноклассница Наташа, с которой они делили звание лучшего ученика, в течение десяти лет неизменно смеряла его таким презрительным взглядом огромных голубых глаз, что Боря даже в университете первые два года девушек обходил за версту, эстетические потребности удовлетворяя в Пушкинском музее, а физиологические заглушая усиленными занятиями математикой на лекциях и семинарах и армрестлингом в университетской секции. На третьем курсе он встретил Зою, резко съехал по учебе, забросил секцию и обрел недостижимое, прекрасное и немного опасное счастье.
Зоя была на пару лет моложе Абрамыча и училась на первом курсе филфака, куда Абрамыч забегал на открытые лекции, втайне мечтая познакомиться с какой-нибудь филологиней для регулярных прогулок под луной и медленного чтения Пастернака. Желательно, чтобы при этом тихо падал мягкий снег, конечно, но уж как получится. Зоя происходила из советской технической интеллигенции - самого искушенного в литературе слоя населения, была не по годам мудра и обладала мягким, немного гортанным и удивительно сексуальным голосом. Кроме того, она была рыжей. Он случайно подсел к ней на лекции об инвариантах в поэзии Пастернака, которую читал известный профессор-диссидент, уехавший в конце семидесятых, и только сейчас, в девяностые, получивший возможность выступить в стенах родного факультета. Абрамыч слушал его, затаив дыхание, и пытался конспектировать - второе, впрочем, безуспешно. Внезапно он обратил внимание на сидящую рядом рыжеволосую девочку, которая непостижимым образом ухитрялась смотреть на лектора и одновременно аккуратным круглым почерком записывать в тетрадь с пружинкой практически слово-в-слово его доклад. "Нужно попросить отксерить. Или переписать" - мелькнуло у Абрамыча.
Когда лекция закончилась, и докладчик, засыпанный овациями и цветами, утонул в окружении статных филологических дам, каждая из которых старалась задать умный, острый, но все же политически выверенный вопрос, рыжая девочка закрыла тетрадку, убрала ее в сумочку и повернулась к Абрамычу с немым вопросом - собирается ли он встать и выйти, а заодно и ее выпустить.
В ответ Абрамыч рассеянно улыбнулся и пробормотал что-то вроде:
- Извини, не одолжишь ли тетрадку на день-два, я отксерю и отдам?
Девочка нахмурилась и четко произнесла (именно в этот момент душа Абрамыча первый раз была загнана в пятки и осталась там навсегда):