В его душе в этот момент творилось что‑то невообразимое. Он понимал, что то, что происходит – не принесет ему счастья.
Но это принесет ему облегчение. Казалось, будто это – часть какого‑то плана.
Резолюции Всевышнего конгресса.
Мужчины и женщины стояли полукругом. По центру он видел человека с головой шакала, справа и слева от него стояли такие же разодетые люди. На голове каждого была маска. Утерев слезы, и, наконец, успокоившись, Авель даже не стал сопротивляться. Он решил их выслушать.
Авель начал вглядываться в каждую маску. С левой стороны стояла одна женщина и трое мужчин. Идея дать им клички пришла в его голову сразу.
Кошка, Утка, Муравьед и Птица.
С правой же стороны стояли: Корова, Бык, Ястреб и Сокол.
По центру с гордо поднятой головой стоял Шакал. Они все чего‑то ждали. Время замерло в гостиной Авеля МакФаллоу.
Женщина в красивом синем платье делает шаг вперед. Маска–кошка слегка покачивается, руки ее дрожат, туфли на высоком каблуке аккуратно переступают через пустую бутылку виски.
Ее дрожащие руки медленно поднимаются к голове. Под гробовую тишину своих сотоварищей она неспешно снимают маску.
Лицо женщины смутно знакомо Авелю. Он где‑то точно его видел. Она глядит на него долгим протяжным взглядом и начинает:
— Авель МакФаллоу, сегодня день твоего суда. До этого дня ты жил за счет чужих жизней, и именно сегодня всему этому придет конец.
Авель знает эту женщину, определенно знает. Он видел ее где‑то, может даже когда‑то неплохо с ней общался.
Но где?
-…Ты слишком долго жил в неведении. Но сегодня ты наконец поймешь все.
— Бог ты мой, — лишь выдыхает Авель.
Вера Крэйган. Та чокнутая женщина из его офиса. Она предрекала чье‑то пришествие, как он мог помнить.
Впервые за вечер тяжесть падает с его души. Это просто фанатики. Чертовы фанатики, проповедующие о своем боге и спасении душ.
Это несказанно радует Авеля. Он наконец‑то подает признаки жизни:
— Так, женщина, послушайте, — вставая, начинает говорить он. – Я не знаю, какого черта…
— Заткнись, Авель, — раздается голос с другого конца полукруга. – Тебе придется нас сегодня выслушать.
Это говорит ему Корова. Точнее, та, кто раньше был Коровой.
Теперь это лейтенант Пенни Войз.
— Ты, кажется, та сука, которая… — повышает на нее голос Авель.
— Да, да, именно та, — перебивает его Пении. – Но то, что сейчас здесь происходит, сильнее наших недопониманий. Гораздо сильнее всего, с чем ты до этого сталкивался.
— Что ты такое несешь? – уже кричит на нее Авель. – Ты хоть понимаешь, что мне…
— Я чуть не погиб из‑за тебя, друг, — раздается тихий голос. Это говорит Утка.
Под его маской Авелю предстает лицо старого человека, испещренного морщинами. Это лицо ему уже незнакомо, но глаза его горят святой ненавистью, как и глаза его соседки.
— Фрэнк Крэйган, мое имя звучит так. И я чуть не погиб из‑за тебя.
— Зато кое‑кто другой погиб! – весело раздается из‑под маски Муравьеда. Быстрое движение руки – и эта голова падает на пол. – Что, помнишь меня, или уже нет, Авель?
Виктор — единственный, кто получает удовольствие от происходящего.
Он — единственный, кто не воспринимает все это всерьез.
Авелю становится страшно. До этого момента он и не мог представить, что за люди собрались в его гостиной. Но с каждой новой секундой правда становилась все очевиднее:
Это те, кто не желает ему добра.
И с каждым новым голосом ему становилось все страшнее.
Авель не знал, кто может таиться за остальными.
Птица вышел немного вперед. Что‑то знакомое было в его походке, но Авель не мог понять, что именно.
Он уверенно наступал. Не смея дать отпор, Авель сделал неудачный шаг назад и повалился на диван.
Птица сел рядом с ним.
— Мне так жаль, что все так вышло, друг, — усталым голосом проговорил Джим Сэндер, снимая маску. – Но это правда. Мы знаем правду, Авель.
— Джим… — только и смог сказать Авель. – Н–н-но что это все вообще значит?
— Это значит, что сегодня ты наконец‑то станешь тем, кто ты есть, — раздался знакомый до боли голос за его спиной.
Авель не хотел оборачиваться. Он знал, что ничего хорошего из этого не выйдет. Он не был готов увидеть Шеннинга – такого знакомого и страшного Шеннинга в образе Быка.
Но он все же повернулся.
Шеннинг не был таким же, как раньше. Что‑то сломило его, сломило навсегда.
Его ранее живой взгляд больше не был таким живым.