Решительности, сметки, ловкости, да, если хотите, жестокости занимать тоже не приходилось. И вот при всех этих блистательных качествах Потемкину так же далеко было на поле брани до Румянцева и Суворова, как им до него на дворцовом паркете. Будучи человеком умным, превосходство профессионалов марсовой науки он оценить, естественно, умел. Популярностью среди солдат, как тот и другой, Потемкин тоже не обладал. При всей его щедрости, когда он мог запоить и задарить целую армию, Суворов, хоть был и скупенек, одной ложкой, погруженной в солдатскую кашу, полностью заслонял все размашистые жесты любимца Екатерины.
Само отношение полководцев-практиков было к нему обидно снисходительным. Внешняя почтительность, диктуемая субординацией, соблюдалась точно, но не более. Это напомнило Потемкину его знакомство с пиитом Ермилом Костровым. Пьянчуга, оборванец, подзаборник, с каким насмешливым высокомерием поглядел тот на него, когда он сдуру подсунул ему свои вирши. «Изрядно, изрядно. Рифмовать только надо подучиться, ваша светлость. Впрочем, это дело нехитрое, я вам покажу». Тогда он, к счастью, нашел хороший выход.
Велел выкатить бочку полугара и сказал, хохотнув: «Утопись ты в ней вместе со своими рифмами». Но полководцам так не ответишь.
Помилования и награды, полученные светлейшим, при всей своей грандиозности имели досадно утешительный характер. Екатерина в душе была довольна стратегическими незадачами фаворита. Чрезмерное обилие талантов, соединенных в одном человеке, всегда грозит непредвиденными осложнениями. Уж и так Потемкина за глаза величали некоронованным монархом, а при наличии у него Цезарева или Аннибалова гения он смог бы, пожалуй, стать и коронованным.
Теперь призрак возможного величия отступил раз и навсегда в небытие, и утрату его никакие награды не возмещали.
Беспокоила Потемкина и сама царица. Накануне своего шестидесятилетия она не хотела отказываться от Овидиевой науки, и жаждущий взгляд ее обещал возвести в случай нового фаворита. Упаси боже, Григорий Александрович не ревновал государыню ни к одному из этих красавцев. Васильчиковы, Зоричи, Завадовские, Корсаковы, Ланские, Ермоловы, Мамоновы приходили и уходили, а он оставался в постоянных лйбимцах, как племянницы при нем самом. Давно уже не было у него с Екатериной альковной близости, но духовное согласие от этого едва ли не увеличилось. Порой он сам подталкивал к державной постели нового фаворита, из своих рук обеспечивая спокойный путь государственного экипажа.
Пока он был в отсутствии, Мамонов, прогневив императрицу, получил отставку, а нового красавца еще не было приискано. Царицыны глаза все чаще останавливались на молодом Платоне Зубове. Хорош был, подлец, несказанно. Но за античной внешностью что в башке у этого мальчишки? Удовлетворится он титулами и поместьями или замахнется на его, Потемкина, прерогативы?
В карете по дороге в Зимний Григорий Александрович окончательно расставил по местам все pro и contra в этой странной гиштории.
«Все это не вяжется с основной политикой империи. Сама ли Екатерина Алексеевна смилостивилась, палач ли последнюю услугу самозванцу оказал, но даже Пугачеву четвертование на самом эшафоте заменено отсечением головы. А тут с безвестного немца шкуру драть. Вещи несовместимые.
А что, если это блеф? Воронцов привез новое словцо из Лондона.
Не понравился мне покер. Игра для аглицких скупердяев. Солдатское наше «очко» не в пример лучше. Так, может, государыня хочет лишь припугнуть баловников? Но только выбрано чересчур сильное средство.
Ах, Екатерина Алексеевна, не стало рядом с тобой хороших советчиков.
Припугнуть нужно, но и в острастке надо знать меру, а то прямо в Марии Кровавые попадешь.
Вот здесь-то и состоит возможность моего выигрыша. Хватай снова фортуну за чуб, Григорий Александрович! Эго начало нити, а там и клубок размотаю».
Потемкин откинул голову на красный сафьян и прикрыл зрячее око. Другое, незрячее, осталось открытым, и холодная голубизна его не выражала никакого участия к терзаниям приговоренного Корпа, к сомнениям Щербатова, к боязни Ржевского, к страхам цесаревича, к заботам всех причастных к сей гиштории.
Не виделось в незрячем оке и никакого участия к зловещим последствиям, кои могут возникнуть для империи после неслыханной и страшной казни.
Карета подъехала к Зимнему дворцу, и арап, спрыгнув с запяток, распахнул дверцу, из коей на крепкий морозный снег вышел, мгновенно распрямившись, генерал-фельдмаршал российских войск светлейший князь Потемкин-Таврический.