Услышал же Корп от Шамшеева о денежных затруднениях наследника после заседания масонской ложи, когда вольные каменщики, без чинов и рангов, курили и пили кофе в гостиной елагинского дома. Еще одна скверная зацепка!
Знал Корп, хорошо знал, что царица косо смотрит на все эти новомодные фокус-покусы. Едва ли не от нее пошло уничижительное «фармазон» вместо горделивого «франкмасон». Нужно было ему голову совать в такой хомут! А все тщеславие треклятое, запоздало корил себя несчастный немец, захотелось, видите ли, поближе стать к знатным да вельможным.
Так или иначе, но, угадав причину, надо было исправлять следствие.
Первого гонца Корп направил именно к цесаревичу в Гатчину.
В письме кратко, но четко объяснялись поводы к его написанию и спокойно, но твердо испрашивалась помощь.
Затем были подписаны эпистолы к другим должникам. Среди них сверкала сиятельными именами екатерининская знать, теснилась, словно в большой приемной, чиновничья челядь, обжимался свой брат — купец и банкир. Попадались любопытные расписки вроде Ивана Степановича Шешковского, сына знаменитого начальника тайной канцелярии, или генерала Михельсона, пугачевского усмирителя.
Письма были подписаны и отосланы. Упреждая события, с тайной грустью скажем, что ни на одно из них ответа не воспоследовало.
А уж как умно были составлены, как верно излагались в них обстоятельства, какое достоинство в них сквозило! Отброшены были предложения наполовину скостить долг. Нет, никто даже звука не промолвил в ответ. Все проклятая столичная занятость, санкт-петербургская суетня. Хорошо, что об этом ничего пока не знал бедный немец и новые тревоги еще не проникли в его истерзанную душу.
Вслед за долговыми обязательствами зашелестели купчие, билеты, условия. Корп тяжко вздохнул. Никогда, верно, не возвратит он денег, данных под купчую секунд-майорше Пелагее Петровне Дядевой на крепостную женку Настасью Климову с сыновьями Иваном и Михайлою, с дочерьми Авдотьей и Прасковьей.
Взгляд злосчастного купца скользнул влево, на перечень книгего домашней библиотеки. Не желая идти в хвосте просвещенного века, Корп довел число томов в книжных шкафах до второй сотни на русском, немецком, французском языках. «Светская школа, или Отеческое наставление об обхождении в свете», сочинение ле Нобля, переведенное с французского диалекта Сергеем Волчковым, сослужило ему, Корпу, в свое время благодетельную службу. Выученные наизусть комплименты он приучился вставлять в обиходные речения.
А вот книга, которая могла бы составить его счастье при дворе: «Телемахида, или Странствование Телемаха, сына Одиссева, описанное в составе ироические пиимы Василием Тредьяковским, надворным советником, членом санкт-петербургския императорский Академии наук «— от слова до слова прочел Фридрих-Иоганн длинный титул и с увлажненными глазами вспомнил надежды, связанные с сочинением господина надворного советника. Потешаясь над тяжеловесным слогом «Телемахиды», императрица за пустячные провинности назначала непустячное наказание — выучивать на память целую страницу пиимы.
На следующем собрании у царицы должно было прочитать вслух назначенный урок. Подобное наказание, естественным образом, включало провинившегося в интимный круг Екатерины Алексеевны. И он, Корп, мог быть в том кругу! Боже мой, боже мой...
Рассеянный взгляд Корпа обежал кабинет и вдруг наткнулся на фигуру поручика, застывшего в кресле. Измайловский кузнечик, не теряя времени даром, покрывал беззвучными поцелуями полные руки Амальхен. Невеста милостиво протянула их из-за спинки кресла.
Хозяин дома недовольно кашлянул. Руки убрались.
— А что думаете вы предпринять, милостивый государь? — скорбно вопросил Корп.— Неужто вы будете равнодушно взирать на мученическую кончину невинного страдальца?
— Я уже решил, господин Корп, что мне надлежит делать,— встрепенулся Чадов.— Немедленно поеду к его светлости князю Щербатову, моему дядюшке. Он человек со связями, что-нибудь присоветует, а то и совершит. Сие неслыханное варварство...
— Тише, тише,— прервал его Корп,— Щербатов, одначе, не из любимцев ее величества. Впрочем, это тоже понадобится! Ну, если вздумал ехать, поезжай.
Амальхен бросилась вслед за устремившимся к выходу Чадовым.
4
— Во-первых,— с анафемской силой сказал старый князь, упирая на последний слог,— во-первых, Катька — стерва, сволочь, и — глядь, как оказала себя ее подлая натура. Вишь, Ивана Грозного вздумала из себя корчить. Сама немка, а бедного немчуру, словно зайца, решила освежевать. Здесь, одначе, большой политик, как говаривали во времена императора Петра. Без этой политик государыня не ходит даже и в нужник.— Случайная рифма развеселила Михайлу Михайловича, и он удовлетворенно хмыкнул. Ergo, надо все паче и паче обдумать.