Мушку ей придется переклеить на другую щеку: предмет найден!
Всего неделю назад приехала она из саратовской глуши, проездом успела приодеться-нарядиться у французов в Москве, свалилась как снег на голову опекуну-дядюшке — и вот уже становится под венец с красавцем измайловцем. Есть от чего закружиться голове.
Превыше всех был доволен Михайло Михайлович Щербатов.
Первый летописатель российский, несмотря на ироническое замечание царицы об отсутствии у него исторического дарования и наглые придирки генерал-майора Болтина, выше всего ставил собственный покой, предоставлявший ему возможность целиком отдаваться излюбленному делу, рыться в летописях и хартиях, вписывать новые страницы в бесчисленные свои труды. Вторжение хорошенькой девицы, опекуном коей он являлся, неизбежные заботы о ее будущем, необходимость не только вывозить, но и устраивать для нее балы удручали старого князя прямо-таки до бешенства. И вдруг счастливым метеором мелькнул в его сознании и яви поручик Чадов. Так что очень кстати о нем доложил казачок. Лизанька и не думала опровергать самовластное решение своей судьбы. Князь Чадов оказался милым и пригожим офицером, к тому же ее ровесником. «А ведь .не дай бог за старика бы просватали»,— мелькнуло в девичьей головке.
Да к не было тогда обычая возражать старшим.
Князь Петр Чадов явил, разумеется, пример необычайного легкомыслия.
Но ведь не каждому такая удача падает в руки. Прелестная невеста, да еще шестьсот сорок душ в придачу. Пропади они пропадом, злосчастный Корп вместе со своей Амальхен!
И вскоре из гостиной зазвучала стройным дуэтом пастораль:
Уже восходит солнце, стада идут в луга, Струи в потоках плещут в крутые берега.
Любезная пастушка овец уж погнала И на вечер сегодня в лесок меня звала.
О, темные дубравы, убежище сует, В приятной вашей тени мирской печали нет.
В вас красные лужайки природа извела Как будто бы нарочно, чтоб тут любовь жила.
— Коли не ошибаюсь, пиеса господина Сумарокова,— довольно усмехнулся старый князь.
Затем он направился в кабинет, где его ждала рукопись с началом прекрасной фразы: «Брюховность, сиречь материальность, к моему сокрушению, давно стала знаменьем нашего развратного века...»
5
Уже за фриштыком у Корпа определил обер-полицмейстер дальнейший маршрут. Трудность предстоящей акции состояла в ее полной неизведанности. Никаких инструкций о набивании чучел из здравствующих людей, хотя бы и немцев, не существовало. Правила надо было измысливать по ходу дела. Здесь Свербееву приходилось выступать в роли росского Коломба. И первое, что взошло ему на ум,— Медицинская коллегия. «Прямое их дело,— подумал Иван Фадеич.— Не моим же малютам поручать сию ажурную операцию».
Карета загромыхала в Медицинскую коллегию. Президентом ее состоял Алексей Андреевич Ржевский, фигура заметная на санктпетербургском небосклоне. Давнего рода тверских князей, потерявших титул еще при Рюриковичах, он пренебрежительно относился к своему генеалогическому древу, уповая лишь на самого себя. «В наш просвещенный век,— говаривал он,— лучшие просветители — широкие плечи да быстрый ум, примером тому два Григория».
Конечно, до Орлова и Потемкина ему было далеко. Не хватало ласковой звероватости первого и потемкинских деревень второго.
У тех parvenu из низшего дворянства, которые едва ли своих дедов помнили, оказался такой запас неукротимой и напористой силищи, что состязаться с ними не представлялось возможным. Все у этих дьяволов было с большой буквы: и саженный рост, и прожекты, и взятки, и тщеславие, и беспринципность. Ржевскому с его почти тысячелетним дворянством они виделись какими-то Аларихами, ворвавшимися в Рим. Но изнеженным и слабовольным патрицием, кладущим шею под их пяту, Алексею Андреевичу меньше всего хотелось стать.
Да и не было у него ни патрицианских доходов, ни патрицианской разнеженности. Если не наравне с Аларихами, то рядом с ними!
В 1762 году сержант Ржевский деятельно способствовал возведению Екатерины II на престол, и государыня навсегда отметила его в своей расчетливой памяти. После переворота карьера его направилась вверх: он быстро вышел в штаб-офицерские чины, а, там и в генеральские.
Когда годы вознамерились идти под угор, он с великим удовольствием принял спокойный, видный и денежный пост президента Медицинской коллегии. Во врачевании Алексей Андреевич, кроме домашних снадобий, приготовленных руками жены и тещи, мало что смыслил, но это делу не мешало. Обольстительная пословица тех времен гласила: «Была бы милость, а всякого на все хватит». Тем более что Алексей Андреевич был не всякий, а приметный и заметный. Ни в какие времена люди умные, образованные, деятельные на дороге не валялись, а Ржевский относился к их числу.