– Та ничего серьезного, Николай Иванович,– Онищенко широко улыбнулся, продемонстрировав среднего качества зубы. Звук «г» он нарочито растягивал на малороссийский манер. Этакий добродушный простоватый мент, любящий выпить, закусить, потискать что-нибудь мясистое женского пола.– Но, может, у вас, Николай Иванович, есть чего мне сказать?
Мучников пожал плечами:
– Совершенно не представляю, что может вас интересовать.
– А, прошу прощения, исключительно для протокола, где и кем трудитесь?
– Я продюсер.
– Продюсер? – простодушно удивился опер.– Это шо такое за бизнес?
– Я организую гастроли, в том числе зарубежные. Музыкальные коллективы, эстрадные шоу, показ моделей…
– Моделей? – переспросил Онищенко.– Ну теперь понимаю! – Он пошевелил в воздухе толстыми пальцами.– Теперь понимаю. А, прошу прощения, где вы, Николай Иванович, находились вечером в прошлый четверг?
– Какое это было число?
– Момент… – Онищенко сделал вид, что ищет по календарю.– Тринадцатое. Что, не можете припомнить?
– Ну почему же, могу. Тринадцатого числа этого месяца я находился в Финляндии. Если сомневаетесь, могу принести паспорт с соответствующими отметками.
– Ну что вы, что вы! – замахал руками Онищенко.– Я верю. Николай Иванович, дом номер двенадцать по улице Березовой в садоводческом товариществе «Ландышево» вам принадлежит?
– Мне. А что случилось? – Мучников слегка привстал.– Ограбление? Пожар?
– Та не, все хорошо! – Онищенко сделал успокоительный жест.– Целый ваш дом, стоит, не беспокойтесь. Николай Иванович, а кто еще кроме вас там проживает?
– Где?
– Та в доме этом.
– Никто.
– Да? – Густые брови опера взметнулись вверх, изображая крайнее удивление.– Вы не запамятовали, Николай Иванович? Может, ключи кому давали, подруге какой случайной или там родственникам?
– Нет,– последовал твердый ответ.– Ключи от дачи только у меня, родственников у меня нет, и случайных подруг – тоже.
– Это точно?
– Абсолютно. А в чем все-таки дело?
– Та ничего особого,– опер махнул рукой.– Надо кое-что уточнить для отчетности. Значит, Николай Иваныч, ключей от дома вы никому не давали и не теряли, так?
– Да.
– А может, на участок кого пускали?
– Нет. Все-таки, что произошло?
– Та соседи жаловались. Шумят у вас на участке. Крики, поют, спать мешают…
– Мне об этом ничего не известно,– отрезал Мучников.– В Ландышеве я не был уже две недели. Вы уверены, что с домом все в порядке? – Нервное постукивание перстнем по столу.– А почему, собственно, товарищ капитан, эту жалобу соседей рассматриваете вы, а не тамошнее районное отделение?
– По месту жительства,– тут же ответил Онищенко.
– Но я же прописан не в вашем районе.
– Вас это беспокоит, Николай Иванович? – Онищенко поглядел на руку Мучникова, и тот, спохватившись, перестал стучать, достал из внутреннего кармана черную расческу на ручке, провел несколько раз по волосам.
– Я спрашиваю, это вас беспокоит? – повторил опер.
– Нет. Но довольно странно… – Мучников спрятал расческу в карман. Онищенко успел заметить на ней золотую готическую надпись.
– Ничего странного,– возразил опер.– Рассматриваем по месту жительства подавшего заявление. Значит, Николай Иванович, вы ничего не хотите больше сообщить?
– О чем?
– О событиях, имевших место на вашем участке?
– Если там имели место какие-либо события, то мне о них ничего не известно! – отчеканил Мучников.
– Ну и хорошо,– благодушно кивнул Онищенко.– Тогда ознакомьтесь и подпишите.
Мучников прочитал, посмотрел на опера.
– Есть возражения по тексту? – спросил Онищенко.
– Слово «посторонним» пишется с тремя «о».
– Исправьте,– разрешил Онищенко.– Других возражений нет?
– Других нет.
– Тогда напишите «С моих слов записано верно, мною прочитано» и распишитесь. Вот и все. Благодарю за помощь, Николай Иванович. Всего хорошего!
Про дерн Онищенко ничего не сказал. И про свечку тоже. Всему свое время.
Сняв телефонную трубку, он набрал номер Логутенкова:
– Генадьич? Это Онищенко. Ты на месте? Тогда жди, я подъеду.
В кабинете Логутенкова сидела пожилая женщина.
– Мне подождать? – спросил опер.
– Останься, мы уже закончили.
Через минуту женщина покинула кабинет, а «важняк» полез за сигаретами.
– Дима мне намекнул, что вы кое-что нашли.
– Сказал – что?
– Про дерн сказал. И как вы, вурдалаки, обрадовались, когда решили, что захоронку обнаружили.– Логутенков улыбнулся.– А про остальное – ничего. Тебя ждал.
– Так зови его.
– Он в больницу уехал. За заключением паталогоанатома по одному делу. Кстати, уже давно должен был вернуться.
– Ну тогда с этим подождем,– сказал Онищенко.– Я сегодня с владельцем дачи беседовал.
– Так быстро?
– Домой ему позвонил,– пояснил Онищенко.– Вежливо попросил подъехать. Ну он не стал откладывать как законопослушный гражданин.
– Так уж и законопослушный?
– В указанное время, говорит, находился в Финляндии.
– Не врет?
– А смысл? Проверить же – как два пальца.
– А как он вообще?
– Вообще… – Онищенко задумался.– Ничего не могу сказать. Акккуратный очень. В словах. С процедурой нашей знаком. Я ему сказал, что заяву соседей проверяю, так он спросил: почему я, а не по территориальности?
– И что ты ответил?
– Сказал: по месту жительства соседа. Мол, тот послал нам по почте.
– Может, лучше было Шилова попросить?
– Ничего. Если он – чистый, то не важно. А если нет – не имеет значения. Я его все равно насторожил. Да, Генадьич, перстень у него приметный. Крест нерусский, змея и звезда шестиконечная. А по паспорту не еврей и рожей тоже не похож. Хотя чернявый…
– Шестиконечная звезда, голубь, не национальный признак, а символ, к твоему сведению. Ну-ка опиши этот перстенек подробнее.
– Я лучше нарисую. Дай бумажку.
Онищенко извлек ручку и по памяти, но с большой точностью изобразил мучниковский пестень.
– Ага,– сказал удовлетворенно Логутенков, поглядев на рисунок.– Египетский крест в шестиконечной звезде и все это в обрамлении пожирающей хвост змеи. Типичная, Паша, оккультная символика. Часто еще свастику по контуру изображают. Не было свастики?
– Не было. А откуда ты, Генадьич, такой умный?
– Да уж поумнее некоторых оперуполномоченных. А если без шуток, ты спрашивал у господина Кренова, чем их комиссия, а в частности, мой друг Суржин занимается?
– Спрашивал. Но их депутатство от ответа уклонились. И чем же?
– Как раз этим самым. Ритуалами, связанными с человеческими жертвоприношениями. Вот от Степы я этой символики и набрался. Собственно, он сам меня и ориентировал, а я с ним делился… кое-какими материалами.
– Значит, Суржин занимался сатанистами.
– В основном.
– Тогда непонятно, почему он один, как дурак, поперся прямо к ним в зубы? Они ведь запросто могли его грохнуть? Какие-то странные методы для серьезного человека!
– Странные,– согласился Логутенков.– Степа ведь не дурак. И бывший мент к тому же. Полезть вот так, нахрапом, без подготовки – не в его стиле.
– Тогда что же?
– Будем думать. А вот и Дима!
Жаров вошел в кабинет и положил на стол папку.
– Что так долго, Дима? До больницы езды пятнадцать минут. Были проблемы?
– Проблема одна,– ответил Жаров.– У меня ночью машину разули. Все четыре колеса. Обидно. Месяц как новую резину поставил. Так что не ездить нам больше с вами, товарищ капитан. По крайней мере в ближайшее время.
– Ну это мы поглядим,– сказал Онищенко.– А пока давай порадуем товарища следователя по особо важным делам нашими находками! – Он вынул их кармана два полиэтиленовых пакетика. В одном – огарок черной свечи, в другом – брелок с ключами.
Огарку следователь особого внимания не уделил, а вот брелок сразу же вытряхнул на стол.
– Так,– сказал он.– Где нашли?
– В канаве,– ответил Онищенко.– Перед калиткой.
Логутенков вертел брелок в пальцах, молчал.
– Эй! – не выдержал опер.– Генадьич, ты чего? Знакомая вещь?