— Совершенно справедливо, — ответил я. — Нам нужны блокпосты. Мы же находимся в состоянии войны.
— Вы видите ту серую скалу? Взгляните на то, что находится рядом. Это ущелье Александра Дюма. А видите те черные фигурки, которые медленно спускаются в ущелье? Как муравьи? Это люди. Они пытаются уйти из Горбиграда. Пытаются попасть на террасы. Многие из них, несомненно, срываются и разбиваются насмерть.
Я смотрел на этих муравьев, о которых он говорил, но едва их видел, поскольку солнце слепило мне глаза. О чем он говорит? Дюма был плохим французским писателем. Ущелье — это ущелье. Сево и свани — не муравьи. Горбиград разрушат, потом отстроят.
— Зачем же людям разбиваться насмерть, пытаясь выбраться из Горбиграда? — спросил я.
— Потому что Нанабрагов и Дебил Канук обстреливают их ракетами. С крыши моего гребаного отеля. Вы знаете, что это сделает с репутацией отеля «Хайатт»?
— Я думал, что эти разбомбленные люди будут жить у своих родственников в сельской местности.
— Она полностью в осаде. Границы закрыты федеральными силами и войсками ГКВПД. Ваши так называемые разбомбленные люди умрут от голода.
— Откуда вы про это знаете? — спросил я.
Зартарьян отвернулся от меня. Я сосредоточился на всех его недостатках: ранней лысине, тесных брюках, облегавших обезьяний зад, и изгибах небольших бедер. Под таким углом, сутулый, с узкими плечиками, он выглядел еще менее приспособленным для физического существования, чем я.
— Алеша-Боб рассказал мне о вас, Миша, — сказал он. — Рассказал о вашем детстве. И о вашем отце.
Я презрительно фыркнул.
— У меня было чудесное детство. Мой папа делал кораблики из туфель. Мы мочились на собаку. Оставьте в покое мое детство.
— Вам нужно остановиться, Миша, — сказал он. — Вам нужно прекратить попытки улучшить здесь жизнь. Вам нужно забыть о ГКВПД.
— Убирайтесь отсюда к чертовой матери, Зартарьян, — ответил я. Но после его ухода достал свой мобильник и нацелил его в небо. Мне нужно было поговорить с Алешей-Бобом. «Уважаемый владелец мобильного телефона, — хрипло произнес по-русски женский голос, — ваша попытка соединиться была безуспешной. Больше ничего нельзя сделать. Пожалуйста, отключитесь». Я начал дрожать и икать. Мир «Парк Хайатт» города Свани плыл вокруг меня: «крылышки бизона» барабанили по бутылкам с виски, цветастые покрывала отражали лунное сияние Си-эн-эн, а где-то вдали бедно одетые, изнемогающие от жары люди разыгрывали свои незначительные драмы.
Мне нужен был Алеша-Боб. Я хотел, чтобы мы взялись за руки, как арабы, — так мы делали, когда шли по бульвару Национального Единства, мимо парфюмерных магазинов и ирландских пабов, пустых грузовиков «КБР» и бронетранспортеров.
Но хриплая русская женщина была неправа. Определенно еще можно что-то сделать.
Глава 33
ПРОЧЬ, ИДЕИ
На следующее утро меня разбудил в десять утра шум ракет «Град», которые запускали прямо над моей сонной головой. «Да уж, — подумал я, — хорошее начало моего первого дня в качестве министра мультикультурных дел ГКВПД!» Я надел свой лучший костюм, позавтракал в баре «Белуга» омлетом с осетриной и вышел на улицу.
Ребята из ГКВПД, которые прежде отвозили меня на обед к мистеру Нанабрагову, ждали меня в моем служебном «вольво». Кажется, их звали Тафа и Рафа, но это звучит как-то неестественно. Они были умственно отсталые — это уж точно. Всю поездку на Террасу Сево они занимались тем, что обращались ко мне на «ты», как будто я был их приятелем, и болтали о том, как бы выглядела одна юная американская поп-звезда, если бы ее как следует подпоить. Я готов был схватиться за кнут.
Государственный комитет по восстановлению порядка и демократии размещался в бывшем Доме советов на высоком утесе, с которого открывался вид на осьминога Ватикана Сево. Это здание было очень похоже на замок в долине Рейна, и его действительно построили в сороковые годы немецкие военнопленные. Это был явно их стиль. Это было единственное здание советской эпохи, которое не выглядело так, словно на него непрерывно гадили стаи чаек в течение последних пяти десятилетий. На пыльной площади перед этим домом рабочие высекали статую Сакхи Демократа, который в одной руке держал факел, а в другой — крест сево. Его академическая бородка была очень коротко подстрижена, а лицо было сияющим и полным надежды, как будто он только что выиграл билет на бесплатную покупку в «Веке 21».
— Ну что же, по крайней мере, у него в руке факел, — пробормотал я, ни к кому не обращаясь. — Это демократично.