А самое страшное было как раз в том, что Йошики уже слышал это шипение Хиде. После финального лайва. Хиде тогда точно так же кривился, тёр красную от удара щёку, зло смотрел на Йошики и говорил, что теперь уж точно бросит музыку. Он никогда не орал, никогда не накидывался с кулаками, как Тайджи — нет, Хиде просто сдвигал брови и шипел. Это всегда показывало крайнюю степень его озлобления, даже Йошики в такие моменты старался особо к нему не лезть.
Песня на диске, который потом дал ему Хиде в самолёте, здорово отличалась от этой демо. Голос звучал спокойней, уже не срывался на страшный злой хрип, чувствовалась более привычная манера, да и сама песня не казалась такой мрачной. Но слова были всё те же, хоть и потеряли часть своей жути. Несмотря на образность, в них явственно проскальзывала идея суицида. В обычное время Йошики не обратил бы на это внимания, он знал, какими кривыми путями бродят мысли и фантазии Хиде, но сейчас, в свете того, что он уже успел понять касательно петли, это очень пугало.
Йошики слегка поморщился и зажал сигарету зубами. Хиде сейчас сказал, что написал эту песню не в лучшие времена. Интересно было бы узнать, в какие, и что вдохновило его на этот кошмар… Но спрашивать, наверное, бесполезно — Хиде никогда не расскажет, что причинило ему такую боль. А если Йошики насядет на него, и вовсе разозлится и попросит не лезть в душу. Такой уж Хиде сам по себе — он вроде очень добрый и нежный, а вроде и закрытый со всех сторон, умеющий ловко скрывать за улыбкой настоящие чувства. Его не переделаешь.
Сигарета уже догорала, когда раздвижная дверь открылась, и наружу выглянул Хиде. Он неуверенно подошёл к возлюбленному, тряхнул головой, отбрасывая с лица длинную чёлку, и сдавленно сказал:
— Йо, прости меня… Я вовсе не хотел тебя вруном называть. И я знаю, что ты не стал бы без спроса рыться в моих вещах…
— Проехали, — буркнул Йошики, теребя пальцами сигарету.
— Неужели это правда? — Хиде опустился в кресло напротив и сложил ладони на коленях. — Ты действительно попал в какую-то временную петлю?
— Я же тебе сказал, — Йошики закатил глаза, — не хочешь — не верь, считай меня истериком сумасшедшим.
— Я верю, Йо, верю. Честное слово, — Хиде округлил глаза и потянулся за своими сигаретами. — Ты не мог знать текст песни, я его даже сюда-то с собой не взял, оставил черновик дома, не хотел, чтобы ты на него наткнулся случайно… Просто я пытаюсь переварить, сам понимаешь, такое не каждый день услышишь. Я… — Хиде прикусил губу. — Я правда умру через неделю?
— Да, — пианист мрачно кивнул. — А я следом за тобой.
— И тебе приходится переживать это каждый раз? Мою смерть и свою собственную? — увидев ещё один кивок, Хиде сморщился и откинулся на спинку. — Вот ужас-то, даже представить себе не могу, каково это… А ты пытался что-то с этим сделать?
— Каждый раз пытаюсь. Успех пока, как видишь, нулевой. И мне кажется, что я скоро с ума сойду, — Йошики скривился и обхватил себя за плечи, — или уже сошёл…
Он сжался в комочек и принялся шмыгать носом. К горлу опять подкатили судорожные рыдания.
— Я никогда бы не рассказал тебе об этом, понимал, что ты мне не поверишь. Но мне так плохо, Хиде, я просто не знаю, что делать… Я не могу больше выносить это в одиночестве…
Хиде быстро затушил сигарету и присел перед ним на корточки, накрыв ладони своими.
— Ну, ну, не плачь, принцесса. Мы с тобой что-нибудь придумаем, обязательно, — ласково сказал он, поднимая блестящие глаза. Даже если он испугался рассказа Йошики, когда поверил в него, вида не показывал.
— Да что придумаем, Хиде? Я уже всё перепробовал, — Йошики тяжело вздохнул, — что только смог придумать. Бесполезно, всё заканчивается одинаково. Единственное, что у меня ни разу не получилось сделать — заставить тебя остаться в Лос-Анджелесе.
— Думаешь, это могло бы помочь? — пробормотал Хиде и потёр затылок. — В принципе, билет можно поменять…
— Нет, — хмуро ответил пианист и опять затянулся едким дымом. — Это было бы слишком просто. Думаю, если ты просто останешься здесь, это ничего не решит. Проблема не в твоём отъезде в Токио, она сидит глубже. Скорей всего, она даже во мне, а не в тебе, учитывая, что только меня затянуло в петлю. Хотя я всё ещё не понимаю, как она работает… Мне просто кажется, что её запустила какая-то дрянь. Возможно, просто какое-то неосторожно брошенное слово…
— Распад группы? — задумчиво протянул Хиде. — Первым делом на ум приходит.
— Я тоже думал об этом. Но нет, нужно что-то более конкретное, — Йошики поморщился. — Распад, извини меня, полгода длился, пока Тоши выпендривался и всё висело на соплях. Подумать страшно, сколько всякой дряни тогда произошло.
Хиде вернулся в кресло и принялся крутить в руках сигаретную пачку.
— Да уж, как вспомню, так вздрогну. Вот уж не думал, что мы когда-нибудь все просто вот так возьмём и переругаемся в хлам. Мы же всегда так хорошо ладили, работали только командой… А в итоге расплевались. Даже мы с тобой…
— Ну, мы с тобой не расплевались бы, если бы ты не начал мне под руку бубнить о своём желании бросить музыку, — Хиде бросил на возлюбленного злой взгляд, Йошики поймал его и поднял руки: — Я сам виноват, признаю, не справился со злостью, но ты тоже хорош, видел же, что я вне себя, и знал, как меня это взбесит, к чему было это внезапное нытьё?
— Да это же не серьёзно тогда было, Йо… — Хиде поставил брови домиком. — Я удивился, что ты этого не понял. Я ведь нарочно громко говорил, пытался таким образом Тоши задеть, думал, он посмотрит на то, как мы всё это воспринимаем, опомнится, не захочет ломать жизнь ни себе, ни кому-то из нас…
— Глупый Хиде. Ему тогда уже Каори с сектой мозги промыли. Тоши был не в себе, плевал он и на тебя, и на меня, и на остальных. Я ведь и сам сначала его уговаривал, и плакал, и пытался убедить, что оно того не стоит. Не подействовало. Глупо было думать, что его проймут твои угрозы бросить музыку. Он хотел уйти. А ты же знаешь, — Йошики горько усмехнулся, — какой он баран упрямый.
— Следовало хоть попытаться… Я надеялся, что у него оставалась хоть капля здравого смысла и добрых чувств. Ошибся, каюсь.
Хиде покачал головой и опять взялся за сигарету. Весь его вид выражал глубокую задумчивость.
— Забавно, — протянул Йошики, слегка наклонив набок голову и убирая с лица разлохмаченные ветерком волосы, — я только сейчас понял, что мы с тобой никогда об этом не разговаривали…
Хиде раздражённо дёрнул плечом.
— А зачем? Знаешь, я бы предпочёл не вспоминать. Просто потому, что слишком грустно. Если бы я тогда потерял только группу, может, было бы не так больно, хотя тоже ничего хорошего. Но я потерял тебя. Я думал, что мы больше так и не помиримся. Правда, я не знаю, чего тогда было во мне больше, злости на тебя или страха, что если я тебе позвоню, ты меня пошлёшь далеко и надолго, — он вздохнул и потеребил тонкими пальцами сигарету. — Я бухал не просыхая недели две, не знал, что делать. А потом понял, что сдохну в таком режиме, и ушёл целиком в работу, чтобы забыть.
Йошики нервно прикусил губу и прикоснулся к его руке, чтобы успокоить. Вздохнул, когда Хиде сжал его пальцы в ответ. И тут его осенило.
— Ты и песню написал в это же самое время? — подскочил он. Хиде скривился, и Йошики предостерегающе воскликнул: — Хиде, только не ври!
— Написал, — Хиде криво улыбнулся. — Слишком уж кипел, надо было куда-то эту ярость направить. Я даже демку записал, а потом с трезвых глаз послушал, за голову схватился и понял, что лучше спрятать это чудо куда подальше и забыть. Слишком личная песня получилась.
Йошики медленно моргнул. Так вот почему демозапись звучала так устрашающе. Мало того, что Хиде выплёскивал всю накопившуюся злобу, так он ещё и был пьяный, его, как обычно, потянуло на подвиги.