========== Пролог, в котором плывут в Бернико, решают развлечься, а затем падают с дороги ==========
Смерть и рождение, слава, безвестность,
боль, наслаждение, богатство и бедность -
все это случается равно с людьми хорошими
и дурными, не являясь ни прекрасным, ни постыдным.
А следовательно, не добро это и не зло.
(Марк Аврелий)
***
1506г
Историю нашу, о терпеливый и высокочтимый слушатель, следует начать с того, что конец ноября в Сантандере выдался на диво мягким и теплым, и даже старожилы не могли припомнить второго такого. Только дожди порой шли обложные, по нескольку дней, но и те были на удивление ласковы, так что рыбаки возносили благодарственные молитвы святому Николаусу и апостолу Андрею, своему покровителю. А почтенный дон Франсиско Гонсалес, хозяин маленькой рыбацкой шхуны, всегда молился святой Анне, матери Приснодевы Марии, и она неизменно была к нему милостива.
Так и в этот день, когда прибежал трактирщиков мальчишка и сказал, что трое господ желают нанять лодку до Бернико. Господа дону Гонсалесу, однако, не слишком приглянулись, особенно один, высокий и молчаливый, с рукой в перевязи. Взгляд, что твой хищник, подумал Гонсалес. Бывает, попадется в сети бонито(1) или рыба-меченосец, и толку с нее никакого, и в руки не дастся, если вовремя колотушкой не оглушить - только сети порвет. Вот и этот из таких. Однако второй взгляд на молчаливого незнакомца, который назвал себя сеньором де Ла-Мота, унес львиную долю этой неприязни. И дон Гонсалес даже сожалел, что вызвал местного альгвасила допросить проезжих. Однако те, будучи и допрошены, говорили одно и то же - что они купцы из Медина дель Кампо, и что едут на побережье встретить долженствующий прибыть корабль с зерном и взяли с собой деньги, дабы заплатить за пшеницу. Так что дон Гонсалес вздохнул с облегчением, когда альгвасил отбыл - куш за провоз купцов должен был остаться за ним. Правда, ушлые торгаши снизили его цену с пятидесяти до двадцати шести дукатов, но и то можно считать кушем, коли обычно люди подряжаются за пятнадцать. Да еще этот светлоглазый дал золотой, когда садились в лодку. Золотой показался дону Франсиско горячим, будто из пламени вынутым. Однако, когда капитан пробовал монету на зуб, она была не теплее обычного.
…Летят соленые брызги по-над фальшбортом. С некоторых пор он ненавидит морские путешествия - память о том, как везли связанным в тесном вонючем трюме, где он то и дело терял сознание от духоты и голода, или же погружался в пучину бредовых видений, еще слишком сильна. Он ненавидит морские путешествия - но в тех видениях он видел берег моря, с нездешним, необыкновенно белым песком, и струящийся откуда-то белый свет был нежен и ласков. И убегала по урезу моря двойная дорожка следов, будто шли двое, взявшись за руки - да что там за руки, обнявшись, прижавшись друг к другу.
“Цезарь или ничто” - возможно ему давно пора стать ничем. И думать о том, чье это теплое море и чьи ноги оставили в песке те замываемые теплым морем следы.
***
1963г.
- Она сама напрашивалась! Юбку эту блядскую надела, губки-глазки, то-се…
- Ей всего пятнадцать. И твой братец - полный идиот, если не подумал об этом. Теперь пусть отдувается. Ничего, посидит немножко за решеткой - поумнеет, ему полезно.
Лоуренс только презрительно хмыкнул и по дурной привычке дернул подбородком - Нативидад Рамирес не стоила даже того, чтобы на нее злиться. Не будь она лучшей студенткой курса и не собирайся он пристроиться в ее команду для совместного проекта, он вообще не стал бы с нею разговаривать. Удивительно, как его вообще занесло на этот курс антропологии - можно, конечно, сказать, что пить надо меньше, а еще меньше заключать пари на нетрезвую голову. А теперь вот еще семестр вариться в этом сборище. Ловко же его поймал Шарп, ничего не скажешь.
- Мы нашли хорошего адвоката, Нави, - высокомерно бросил он, прекрасно зная, что Рамирес не выносила, когда ее длинное и громоздкое испанское имя сокращали. - И его сразу выпустили под залог. Так что Питер и дня в тюрьме не пробудет, не надейся. И вообще, на что еще годится такой индейский мусор, как та прошмандовка? В шестнадцать это будет уже патентованая шлюха, на которой пробы ставить будет негде.
Собравшиеся угодливо захихикали - если Нативидад Рамирес была лучшей студенткой и любимицей профессоров, то Лоуренс Палмер был заводилой в кружке золотой молодежи, с недавнего времени он завоевал статус первого бабника факультета и, судя по всему, не собирался его отдавать. Ожидалась дежурная лекция, предмет был обязательным и малоинтересным, и в ожидании опаздывающего профессора заняться было особенно нечем, так что подразнить профессорскую любимицу казалось забавным развлечением. Кроме того, высказаться насчет индейцев - безусловно, лучший способ вывести Нативидад из равновесия. Рамирес, хоть и отличница, в руках себя держать не умела ни разу. А коренные народы были ее темой и ее коньком, хотя сама она, будучи чистокровной испанкой, к индейцам отношения не имела.
Вот и теперь смуглое лицо Нави медленно наливалось предательским багрянцем.
- Индейский мусор? Так, значит, Палмер? - начала она. Лоуренс затаил дыхание, предвкушая, какой сейчас будет взрыв, и даже попытался удержаться от того, чтобы встряхнуть кистями рук - еще одна дурная привычка, совсем недавно появилась. Рамирес разразилась громогласной лекцией, начавшейся с “Да знаешь ли ты, что индейцы…” Сидевший рядом с Лоуренсом Ален Шарп сдержанно улыбнулся - несколько раз он сам так же раскручивал Нави на лекции про индейцев и с точностью до хода мог сказать, что будет дальше. Следовало немного разнообразить программу.
- Знаю, Нави, - отеческим тоном прервал он девушку. - Знаю все, что ты сейчас скажешь. Про футбол, каучук и календарь.
Нативидад совсем не собиралась говорить ни о первом, ни о втором, ни о третьем, но вмешательство Алена было слишком неожиданным, чтобы она сразу нашлась с ответом. А Шарп продолжал все тем же мягким тоном:
- Твои гордые испанские предки, которыми ты так кичишься, немало потрудились, нанося здешним индейцам пользу цивилизации и причиняя добро католичества. Ну и не менее гордые индейцы им достойно отплатили…
Ален выдержал идеальную паузу - не больше, чем потребовалось Нативидад, чтоб собраться с мыслями и выдать “Шарп, да как ты…”
- Я еще не закончил, - подчеркнутая мягкость Шарпа играла в его пользу - Нави Рамирес не умела так же холодно и ровно вести дискуссии, так что симпатии публики были на стороне Алена. Его горящие спокойной уверенностью карие глаза остановились на лице каждого из присутствующих - точно отмерянные доли секунды. И Лоуренс улыбнулся, представив, как через несколько лет трезвый холодный разум его приятеля сделает Алена звездой адвокатуры.
- Так вот, индейцы достойно отплатили - сифилис, о котором в Старом Свете до колумбовых плаваний не знали, табак, кока…
Собравшиеся слушали, открыв рот. Если высокий атлетичный блондин Лоуренс со своей ослепительной улыбкой и глубокой завораживающей синевой глаз был первым в клубах и на спортплощадке, то изящный язвительный умница Ален был первым в дискуссиях такого рода.
- Между тем, когда Монтесума и его присные еще по дикарски вырезали сердца из несчастных жертв, в Старом Свете умами властвовали Леонардо и Микеланджело, великолепный Макиавелли писал своего “Государя”, а при флорентийском дворе и в Ватикане собирались лучшие умы, провидевшие в политике и культуре на многие века вперед. Так что вполне очевидно, в чью пользу разница.
Нативидад начала было что-то говорить, но восторженный рев, которым встретили речь Алена, заглушил ее голос.
***
- Хорошо ты ее отделал, - Лоуренс размашисто хлопнул Алена по спине. Лекции на сегодня закончились, они были свободны. - Сейчас бы завалиться куда-нибудь, пропустить по стаканчику… - он забормотал что-то неразборчивое, потом словно встряхнулся. - По стаканчику, да? - повторил Лоуренс, стараясь выговаривать слова четко и раздельно.
- Неплохо, - со всегдашней сдержанностью ответил Шарп. Ему было не по себе. Оттого ли, что, оставшись вместе с Лоуренсом и “антропологами”, он пропустил историю права - да нет, вряд ли, он ведь все продумал, и сегодняшняя тема была изучена заранее, тем более, что и трудностей там не предполагалось. Так откуда появилось это “не по себе” - не оттого ведь, что сегодня утром, забежав перехватить чего-нибудь в ближайшую к факультету закусочную, он увидел там Нативидад Рамирес. Раньше он почти не обращал на нее внимания - Рамирес была лишь удобным поводом выделиться, попробовать себя, поиграть говорильными мускулами, как называл это Палмер. Но в закусочной, незамеченный, Ален наблюдал, как девушка, не отрывая взгляд от растрепанного толстого тома, аккуратно отправляла в рот палочки картошки фри, держа их двумя пальчиками с коротко стрижеными ненакрашенными ногтями, изредка макала картошку в соус, не забывала прихлебывать из большого стакана кофе. В этом была какая-то непостижимая гармония, властная и успокаивающая, от которой словно исчезли грохот подносов, гул голосов и трещание кассового аппарата. Хотя уж что-что, а внешность у Рамирес непримечательна - она невысокого роста, тощая и угловатая, со смугло матовым лицом и парой маленьких черных родинок на щеке. Как, оказывается, Ален хорошо помнит ее лицо! Склонившееся над книгой, и темная прядь падает на щеку, и темные глаза следят за строчками, а губы чуть шевелятся, точно повторяя прочитанное.