Маша зачарованно глядела на все это великолепие и думала, что все теперь будет в ее жизни по-другому. Она выполнила свое предназначение, не обманула ожиданий своего деда, теперь все несчастья позади. На плече ее лежала рука человека, который за эти несколько дней стал самым близким. Маша теснее прижалась к Старыгину и заглянула в его лицо. Однако лицо близкого человека было омрачено тяжкими думами.
— Что с тобой? — удивилась она. — О чем ты думаешь?
— Я думаю о будущем, — признался он, — о будущем, которого у нас с тобой, похоже, нет. Что делать с картиной? И вообще что теперь делать?
Если идти в итальянскую полицию, боюсь, они не поверят ни одному нашему слову. Путь в Россию для нас закрыт, а так хочется домой…
Маша подавила в зародыше мысль, что ему плохо с ней и что он хочет скорей к своей антикварной мебели, коту Василию и нудной Танечке из отдела рукописей.
Они вышли на Испанскую площадь — самую нарядную площадь Рима. Знаменитая Испанская лестница раскинулась перед ними во всей красе. У подножья ее торговали цветами, по бокам уличные художники расставили свои работы. На лестнице толпились туристы, прямо на ступеньках сидели юноши и девушки. Звучала музыка, все общество непрерывно перемещалось, галдело и смеялось. Лестница прерывалась террасой, огороженной красивой балюстрадой, и завершалась церковью, которая устремлялась ввысь двумя симметричными колокольнями.
— Церковь Святой Троицы на горах, — сказал Старыгин, — а перед ней — обелиск Саллюстия.
Маша взбежала по лестнице и уселась на ступеньки, подвинув растрепанного юнца с гитарой.
У подножья лестницы был мраморный фонтан в форме лодки, огороженный бассейном.
Вода била из головы медузы Горгоны на корме, стекала из круглой чаши в середине лодки.
— Как красиво! — счастливо вздохнула Маша.
— В мае всю лестницу уставляют цветущими азалиями в кадках, — улыбнулся Старыгин, — я видел. А этот фонтан работы Бернини называется «Баркаччо», то есть лодочка.
Он сел рядом с Машей и затих.
— Насчет возвращения домой, — начала она, помолчав, — между прочим, именно сегодня в семь часов вечера улетает наш самолет в Петербург. Ты не забыл, что мы прилетели сюда с группой туристов? Я считаю, мы вполне можем вернуться этим рейсом. Конечно, существует вероятность, что мы во всероссийском розыске и прямо с самолета нас посадят в «воронок» и увезут в Кресты, но что-то мне подсказывает, что до такого Легов еще не додумался. Хотя, конечно, пропал шедевр Леонардо да Винчи, национальное достояние… Но кто не рискует, тот не пьет шампанское!
— О чем ты говоришь? — вскричал Старыгин. — Какой риск? Какое шампанское? Да мы просто не доберемся до наших пограничников! Нас сцапает таможенная служба здешнего аэропорта. Ты думаешь, они не поймут, что у меня мадонна Леонардо?
Маша задумчиво рассматривала художников, что сидели по бокам лестницы. Кто-то просто продавал свои работы, кто-то предлагал туристам нарисовать их портреты. Старыгин проследил за ее взглядом и все понял.
— Нет! — сказал он и даже вскочил со ступенек. — Нет-нет, ни в коем случае! Я никогда на это не решусь!
— Ты хочешь сказать, что замечательный, самый лучше реставратор города Санкт-Петербурга не сумеет нарисовать плохонький вид Рима?
— А о чем ты говоришь! — махнул рукой Старыгин. — Рисовать я могу, и неплохо. Но рука не поднимется записывать шедевр Леонардо!
— А ты соберись с духом, наберись мужества, — посоветовала Маша, — пойми, это наш единственный шанс!
— Здесь, на виа Маргутта, — бормотал Старыгин, — район, где живут и работают художники.
Наверняка мы найдем тут магазин, где можно купить все необходимое…
Он уже тащил Машу за руку по лестнице мимо радующихся жизни туристов на нужную улицу.
В гостинице Старыгин долго искал самое светлое место в номере, потом расположился с красками и занялся делом. Маше он велел не стоять над душой, а то он не успеет. Маша тоже не теряла времени даром. Она прошлась по магазинам и купила себе и Дмитрию более-менее приличную одежду взамен старой и испачканной.
Вернувшись, она нашла Старыгина отдыхающим от трудов. На столике стояла картина.
— Осторожнее! — лениво сказал Старыгин. — Еще краски не высохли.
Маша долго вглядывалась в картину. Старыгин нарисовал Испанскую площадь и фонтан в виде лодки. Только в круглой чаше посредине лодки свернулось каменное чудовище, амфиреус, изо рта которого била вода. Чудовище было так ужасно, что медуза Горгона на корме лодки казалась детской игрушкой по сравнению с ним.
— Называется «Римская фантазия», — смеясь, сказал Старыгин. — Думаю, что Бернини меня простит.
— Синьор, покажите, что у вас в тубусе! — потребовал усатый итальянский таможенник.
Маша побледнела, закусила губу и отступила подальше, чтобы итальянец не заметил ее волнения.
Старыгин, напротив, держался совершенно спокойно. Он вынул из тубуса холст, развернул его перед таможенником и пояснил с дружелюбной улыбкой:
— Сувенир! На память о Риме! Рим — прекрасный город! Знаете, как сказал Гете: человек, побывавший в Риме, уже никогда не будет совершенно несчастен!
— Г те? — с интересом повторил таможенник незнакомую фамилию. —Умный, наверное, человек.. Проходите, синьор, все в порядке!
Старыгин двинулся к эскалатору.
— Постой, браток! — окликнул его приземистый бритый парень с татуировкой на мощном плече. — Мы ведь с тобой и сюда на одном самолете летели, верно?
— Ну допустим, — осторожно отозвался Дмитрий Алексеевич.
— Продай картину, а? — Парень зачарованно уставился на тубус. — Хорошая картина!
— Не могу! — Старыгин пожал плечами. — Самому нравится!
— Ну продай, друг! — не сдавался парень. Я тебе хорошо заплачу! Штуку баксов хочешь?
Хорошие деньги.
— Не могу!
— Ты не понял, друг, — парень понизил голос. У меня, понимаешь, жена культурная, в художественной школе училась. Я ей подарю. Ей такая картина понравится. А то я тут, понимаешь, закрутился и никакого подарка ей не прикупил. Скандал будет, понимаешь?
— Понимаю, — кивнул Старыгин, — только извини, брат, все равно не могу! Любимая женщина подарила… Только ты ей не говори, — он скосил глаза на Машу, — она очень ревнивая!
— Любимая женщина? — переспросил браток. — А это тогда кто?
— Тоже женщина, и тоже любимая.
— Что-то я не врубаюсь!
— А чего ты не врубаешься-то? — Старыгин покосился на плетущуюся вслед за братком обильно накрашенную девицу в мини-юбке и маечке со стразами. — Ты же сам говоришь, что у тебя жена есть, а это кто?
— Люська, — с готовностью ответил браток.
— Ну вот! Теперь понял?
— Теперь понял! — браток с уважением взглянул на Старыгина и подхватил свою заскучавшую спутницу.
— Ну, дорогая, — сказал повеселевший Старыгин, когда они сидели в самолете, — если нам повезет и дома, то ты сделаешь замечательный репортаж! Эксклюзивный!
— О чем ты говоришь? — Маша холодно взглянула на него через плечо. — Какой репортаж? Стану я размениваться на такие мелочи, как репортаж! Да тут столько материала, что я напишу книгу!
— Да что ты? — удивился Старыгин. — А сумеешь?
— Возьму тебя консультантом! Если ты не против, конечно…
— Я не против, — Старыгин ткнулся губами в ложбинку между плечом и шеей, — я совершенно не против…
Дежурный поднял глаза. Его смена подходила к концу, скоро должна появиться сменщица, Елена Сергеевна. Дежурство прошло спокойно. Впрочем, здесь, около служебного входа в Эрмитаж, редко случались какие-нибудь чрезвычайные происшествия. Проверить пропуска у постоянных сотрудников, записать в журнал разовых посетителей — вот и все заботы. Посетители все люди спокойные, воспитанные, не то что в ночном клубе, где он дежурил прежде. Правда, после недавних событий Евгений Иванович Легов, начальник по безопасности, стал очень строг…
Вдруг входная дверь с грохотом распахнулась, и на пороге появился высокий, порывистый человек лет сорока с растрепанной седеющей шевелюрой. Следом за ним еле поспевала красивая девушка, шатенка с зелеными глазами. Мужчина махнул перед лицом дежурного пропуском, указал на свою спутницу: