АБК:
Кто там чего сломит?
ЛХБ:
Черт.
АБК:
Ты чего ругаешься?
ЛХБ:
Ты и чертей не видел?
АБК:
Ты будто бы видел.
ЛХБ:
Представить себе могу.
АБК:
И каков он по-твоему?
ЛХБ:
С рогами, пятачком как у свиньи. Ну и хвост у него есть вроде, наверное, гладкий, но тут я точно не упомню.
АБК:
То есть рога от козы, пятак свиной, хвост, стало быть, наш – мышиный. Это что же получается, всех кого сюда не попрут целиком один черт.
ЛХБ:
От лягушек только ничего. Хотя может язык, язык я его не видел.
АБК:
Что и представить себе не можешь?
ЛХБ:
Ага, твой черед смеяться полагаю?
Сцена 3. Поочередно унесли и вернули обоих. В целом все тоже.
ЛХБ:
Куда тебя носили?
АБК:
На анализы.
ЛХБ:
Ввели препарат?
АБК:
Пока решили что рано.
ЛХБ:
Тебе очень больно?
АБК:
Если можешь себе представить.
ЛХБ:
Мне тоже не ввели, даже не знаю, зачем носили.
Молчат, долго.
АБК:
Ты говори что-нибудь, а то мы с ума так сойдем. Мне всегда легче, если можно поболтать. Ждать сущая мука. Ждать смерти мука адская.
ЛХБ:
Не, не, не, так не может быть, ад ведь потом. Значит мука предадская. Так говорят?
АБК:
Так только ты говоришь. Ну, пусть будет вот эта, как ты назвал ее? Вот, она.
ЛХБ:
Жутковато здесь, даже если не знать что бывает иначе.
АБК:
Сущий ад согласен.
ЛХБ:
А я не согласен.
АБК:
С чем, что мы в аду? Да тут и думать нечего, где еще могут намеренно мучить живое существо кроме как там. Есть ли еще место ужаснее.
ЛХБ:
Ну, подумай, может, что и всплывет. Как же Данте, у него ведь есть.
АБК:
Данте, Данте. Это который комедию сочинил, Алегъери? Да, у него там есть пострашнее, хоть и не везде. Но у нес все равно ад, просто круг другой.
ЛХБ:
Какой еще круг? Ты не про то думаешь. Я тебя к тому веду, что если ты смог придумать что-то страшнее, то значит мы не в аду.
АБК:
Но разве ты не согласен, что эти людишки просто изверги, перед которыми цербер милейший песик.
ЛХБ:
Может, согласен, что милейший, но ты подумай, будь у тебя родной человек…
АБК:
Это как ты что ли?
ЛХБ:
Нет, нормальный хороший такой мышь, которого ты любишь. Плюсом у тебя есть человек, не особенно нужный, понимаешь да? Неужели ты не подверг бы его пытке лишь бы твой прекрасный мышь жил и радовал тебя дальше?
АБК:
Мысль ясная, даже пусть у меня и нет такого мыша. И все равно от одной мысли здоровее не станешь.
ЛХБ:
Понять то их можно?
АБК:
Можно, да только толку то.
ЛХБ:
Сознавать, что твое дело благое уже есть счастье, ну может один из его компонентов. Ты думаешь, зачем они не повалятся все на бок и не станут греться на солнышке? Им пострадать надо, они и сами не видят, как хотят этого, а оно так и есть. Может, кто осознает и не хочет, но остальные как есть этого хотят.
АБК:
Они что мазохисты что ли?
ЛХБ:
Не обязательно. Факт остается фактом, что чуть ли не половина всей поэзии и всего романтического искусства сплошная война. Они горюют о ней, помнят, как было плохо и все равно ее воспевают. Продолжают воевать, в конце концов. Может и не так все плохо там на этой войне. Мне вообще кажется, что плохо на ней тому, кто не воюет, а тем, кто сидят и ждут. Погибшие не плачут по себе, по ним плачут те, кто остался дома.
АБК:
И откуда ты нахватался этого всего?
ЛХБ:
Говорю же лаборантка.
АБК:
Точно, я забыл.
ЛХБ:
Когда тебе в следующий раз на анализы?
АБК:
Через несколько дней.
Сцена 4. Через несколько дней.
ЛХБ:
Ну что ввели?
АБК:
Пока еще ждут, выжимают до последнего. Ты как?
ЛХБ:
Наверное, как ты несколько дней назад, может чуть хуже.
АБК:
Чего это ты решил, что чуть хуже? Ты ведь не знаешь, как мне было.
ЛХБ:
Когда-нибудь обязательно узнаю. А вообще знаешь, было бы здорово, если бы каждый мог узнать, каково другому. Наверное, никто бы никого не мог осуждать и ад не придумали бы вовсе. Как можно если каждый уже наказан?