В половине десятого я приблизился к пелене туч. Подо мной сквозь завесу дождя смутно виднелась широко раскинувшаяся равнина Солсбери. Несколько авиаторов отрабатывали маневры на высоте не более тысячи футов, их машины были похожи на маленьких черных ласточек на фоне зеленой травы. Они наверняка недоумевали, что это я делаю так высоко, под самыми облаками. Вдруг картина, которую я видел внизу, задернулась как бы серым занавесом, и рядом, касаясь моего лица, заколыхались влажные складки тумана. Туман был липкий, холодный, тягучий. Но я поднялся над ливнем и градом, а это немалое достижение. Туча была темная и плотная, как лондонский туман. Спеша поскорее выбраться из туч, я направил машину чуть ли не вертикально вверх, и тут включилась аварийная сигнализация, я стал соскальзывать вниз. Мне и в голову не приходило, что вымокшие насквозь крылья так сильно увеличат вес самолета, и тем не менее облака мало-помалу начали редеть, скоро я вынырнул из их нижнего слоя. Над головой, на огромной высоте, был второй слой молочно-опаловый потолок кудрявых облаков, закрывший все небо от горизонта до горизонта; внизу - темный пол туч, закрывший землю тоже от горизонта до горизонта, а в пространстве между ними - моноплан, взбирающийся вверх по широкой спирали. В этих просторах среди облаков чувствуешь себя ужасно одиноко. Однажды мимо меня пронеслась большая стая каких-то мелких водяных птиц, они летели на запад - и до чего же быстро. От плеска их крыл и мелодичных криков на душе стало теплее. Мне кажется, это были чирки, но зоолог из меня никудышный. Теперь, когда мы, люди, стали птицами, стыдно не узнавать своих братьев.
Ветер, дующий внизу, взвихривал и колыхал волнами пелену туч. Вдруг тучи бешено закрутились, образовался как бы огромный водоворот, и сквозь возникшее окно я увидел, словно через дно воронки, кусочек далекого мира. Подо мной на солидной высоте летел большой белый биплан. Наверное, вез утреннюю почту из Бристоля в Лондон. Но вот тучи затянули окно, я снова остался в своем великом одиночестве.
В начале одиннадцатого я вошел в нижнюю кромку верхнего слоя облаков. Легкие прозрачные ленты тумана быстро плыли с запада. Все это время ветер напрерывно усиливался и теперь достиг шести с половиной баллов - двадцать восемь миль в час, судя по моим приборам. Было уже очень холодно, хотя мой альтиметр показывал всего девять тысяч футов. Мотор работал идеально, машина неуклонно шла вверх. Этот слой облаков оказался толще, чем я ожидал, но вот наконец туман стал редеть, превратился в золотистое сияние, я вынырнул из него и оказался в безоблачном небе, где ослепительно сияло солнце - в вышине золото и лазурь, внизу - сверкающее серебро, эдакое безбрежное светозарное море. Было четверть одиннадцатого, стрелка барографа показывала двенадцать тысяч восемьсот футов. Я поднимался выше, выше, внимательно вслушиваясь в глубокий мягкий гул мотора, глядя то на часы, то на тахометр, то на указатель уровня бензина, то на индикатор давления масла. Про авиаторов говорят, что им неведом страх, и это поистине верно. Когда приходится держать в уме столько всего одновременно, о себе просто забываешь. Я заметил, что на определенной высоте компас перестает давать правильные показания. Например, мой на пятнадцати тысячах футов показывал юг-юго-восток. Приходилось ориентироваться по солнцу и по ветру.
Я-то надеялся, что на этих высотах царит вечный штиль, но с каждой тысячей футов шторм разыгрывался все необузданней. Все заклепки моей машины, все соединения стонали и ходили ходуном, и когда машина накренялась во время поворота, ветер подхватывал ее, точно листок бумаги, и уносил с такой скоростью, какая и не снилась простому смертному. Но я каждый раз упорно разворачивал моноплан и ставил против ветра, потому что цель моя была куда важнее, чем просто поставить рекорд высоты. По моим расчетам, эти небесные джунгли находятся на небольшом пространстве над графством Уилтшир, и если я ввыйду в верхние слои атмосферы чуть дальше, весь мой труд пропадет даром.
Когда я около полудня поднялся до девятнадцати тысяч футов, ветер совсем рассвирепел, и я с тревогой поглядывал на оттяжки крыльев, ожидая, что они вот-вот лопнут или ослабнут. Я даже расчехлил лежащий сзади парашют и пристегнул его замок к кольцу на моем кожаном ремне - мало ли что, вдруг произойдет худшее. Я попал сейчас в такую переделку, когда за малейший недосмотр механика авиатор расплачивается жизнью. Но мой "Поль Вероне" мужественно противостоял натиску бури. Стойки и стропы дрожали и гудели, как струны арфы, но какое же это было великолепное зрелище - разбушевавшаяся стихия кидала и швыряла мой моноплан, как щепку, и все-таки он торжествовал над ней, властелином неба был он. Несомненно, и сам человек несет в себе частицу божественных сил, иначе ему бы не подняться столь высоко, над пределом, который определил для нас Творец, а он поднялся, благодаря бескорыстной преданности и отваге, которые он проявил, покоряя воздух. А еще твердят, что люди измельчали! Разве история человечества знает подвиг, сравнимый с этим?
Вот о чем я думал, поднимаясь по своей исполинской спирали в небо, и ветер то бил мне в лицо, то со свистом налетал из-за спины, а страна облаков внизу была так далеко, что я уже не различал больше серебряных долин и гор они слились в плоскую сияющую поверхность. И вдруг случилось нечто чудовищное, такого я еще не испытывал. Мне и раньше доводилось попадать в воздушные вихри, которые наши соседи французы называют tourbillon {Водоворот (фр.)}, но никогда они не были такими бешеными. В этой гигантской бушующей реке ветра, о которой я говорил, есть, оказывается, свои водовороты, столь же беспощадные, как она сама. Миг - и меня втянуло в сердцевину одного из них. Минуты две "Поль Вероне" крутило с такой скоростью, что я чуть не потерял сознание, потом вдруг машина канула вниз, в пустоту, образовавшуюся в жерле воронки. Я падал, как камень, левым крылом к земле, и потерял почти тысячу футов. Удержал меня в сиденье только ремень, я повис на нем, свесившись через борт, растерзанный, задохнувшийся, в мороке. Но я в любых обстоятельствах могу усилием воли взять себя в руки, чего бы мне это ни стоило - для авиатора это очень важное качество. Я почувствовал, что падаю медленнее. Этот tourbillon оказался, скорее, перевернутым конусом, чем воронкой, и теперь я был в самой ее вершине. Собрав все свои силы, я перевалился на другой борт, поставил машину в горизонтальное положение, потом повернул нос чуть в сторону. И тотчас же меня вынесло вон из вихря, я снова поплыл по гигантской реке ветра. Потрясенный, но торжествующий, я продолжал свой упорный подъем. Описывая спираль, я сделал большой крюк, чтобы снова не попасть в этот чудовищный смерч, и скоро оказался над ним уф, слава Богу. В час дня альтиметр показывал двадцать одну тысячу футов над уровнем моря. К моей великой радости я поднялся над бурей, мало того, теперь ветер стихал, каждая сотня футов это подтверждала. Зато было очень холодно, и начала подступать та особая тошнота, которую вызывает недостаток кислорода. Я в первый раз отвинтил пробку кислородного мешка и стал время от времени вдыхать глоток этого животворного газа. В мою кровь словно влилось шампанское, я ликовал, опьяненный радостью. Я кричал, пел, взмывая в ледяной безветренный мир высот.