– Я придерживаюсь другого мнения.
– Тебе надо встряхнуться.
Ее гладкое, молодое, но не юное лицо не менялось, не хмурилось, однако на нем явно проглядывала озабоченность.
И я почувствовал благодарность. Мне хотелось сказать ей правду, объяснить, что я не пребываю в состоянии сна, а вообще не живу и что то же самое в недалеком будущем случится и с ней. Но я ничего этого не сказал. Она и сама скоро узнает.
– Может, и так, может, ты и права, – на этот раз солгал я.
– Хорошо бы нам снова увидеться, – предложила она. – Хочешь?
– Конечно. Мой телефон в справочнике. В новоорлеанском.
На ее лице отразилось крайнее изумление.
– Разве ты из Нового Орлеана? У тебя на машине номер... – Она запнулась, и на ее лице опять появилась улыбка. – Это твое настоящее имя? А кем ты работаешь? Впрочем, если не хочешь, не говори.
– Я работаю на телестудии.
Позже я всегда буду помнить, что она выразила желание снова встретиться со мной до того, как узнала, что я представляю собой благоприятный случай. Если меня и использовали, то по крайней мере сначала я виделся ей в иной роли.
Но, когда она услышала слово "телестудия", на ее лице, по-прежнему спокойном, появилась какая-то настороженность. Умей она шевелить ушами, они бы явно настроились вперед. По-видимому, боги, которые ей покровительствовали, а то и собственный ангел-хранитель в ту минуту указали ей на меня, и она приняла это к сведению.
Но она лишь кивнула.
– А чем ты занимаешься? В Новом Орлеане, разумеется, – поспешил поправиться я.
Она посмотрела мне в лицо и улыбнулась:
– Хожу в колледж Софи Ньюкомб.
– Я спрашиваю серьезно.
Колледж Софи Ньюкомб – самое аристократическое учебное заведение на крайнем юге.
– Учусь в колледже Софи Ньюкомб.
– Боже мой!
Она звонко рассмеялась.
– Мне бы не следовало говорить тебе об этом, но это чистая правда. В следующий раз, когда мы увидимся, я расскажу тебе все подробно.
А потом это было в Новом Орлеане. Я и не думал, что мы встретимся. Нет, я, конечно, не забыл ее, но вовсе не думал увидеться с ней опять. Я рассматривал наше знакомство как одно из тех приключений, что порой выпадают по мановению волшебной палочки, но никакого продолжения не имеют. Спустя две недели, услышав ее голос по телефону, я узнал ее только тогда, когда она сказала:
– Я же обещала позвонить.
И я почувствовал, как меня охватило волнение.
– Хочешь повидаться?
Ее прямота могла бы показаться назойливой, если бы мне самому не хотелось с ней встретиться.
– Разумеется, – ответил я. – Приходи, выпьем по стаканчику.
Секунду она оставалась в нерешительности.
– Хорошо.
В тот вечер она действительно ни о чем ином, как посидеть вместе за стаканчиком виски, казалось, и не думала. Но мне всегда претила роль евнуха-исповедника, и я быстро уговорил ее передумать. По крайней мере мне так казалось. Ее отношения со мной, само собой разумеется, перестали быть профессиональными.
На той же неделе она пришла ко мне второй раз, а потом явилась на следующей. Не мешаю ли я ее работе, подумал я, но спросить не решился. Она сама объяснила. Оказалось, что она ездила в Мобил только на субботу и воскресенье или по особому вызову. Чем меньше объем работы, тем выше цена, сказала она, добавив, что именно таким путем ей удается платить за обучение в колледже.
– Когда с этой авантюрой будет покончено, а произойдет это в самом ближайшем времени, я не хочу, чтобы кто-нибудь, узнав про мои занятия, нанес мне удар под дых. Я хочу распрощаться с этим навсегда.
– Тебе нравится "Ньюкомб"?
– Ты хочешь знать, нравлюсь ли я "Ньюкомбу"? Нет, не нравлюсь. За эти четыре года я прошла через настоящий ад, но сумела кое-чего добиться и в июне уже получаю диплом, что редко случается в столь аристократическом учебном заведении.
Если бы ты только знал, как я их ненавижу! Ненавижу за то, что они меня презирают. А презирают меня не из-за того, что я проститутка, – да, да, будем говорить откровенно, я проститутка, – а из-за того, что я неблагородного происхождения. Вот что говорят, когда ты родом из Айриш-Чэннела. Про Чэннел все сразу становится понятным, как только слышишь, с каким акцентом там говорят. Не лучше, чем в Бруклине. Я-то давным-давно научилась говорить правильно и вовремя скорректировала и акцент, и туалеты, и даже домашний адрес. Но тем не менее один только факт, что я родилась и выросла в Айриш-Чэннеле, заставляет их плевать на меня. А факт этот нельзя ни уничтожить, ни скрыть.
Мои субботние и воскресные занятия скрыть нетрудно, хоть я и проделывала это неоднократно. Я ни разу – как бы это получше сказать? – не вступала в деловой контакт вне Мобила, где никто не знает моего настоящего имени, и всегда надеваю черный парик. Никогда не назначаю свидания – так мы обычно выражаемся – с теми, у кого на машине новоорлеанский номер. С тобой мы встретились только потому, что у тебя техасский номер. Как видишь, я совершила ошибку, – засмеялась она.
Я объяснил ей, что купил машину в Техасе.
– Нет, – продолжала она, – все это не из-за Мобила, все из-за Чэннела. Меня ни разу не пригласили в клуб, даже в тот, где собираются студентки, приехавшие из провинции, которых не принимает городское общество. Я понимала, что так должно быть, но была оскорблена. Я плакала. А разговаривают они так, будто меня вообще не существует. Не существует, и все. Вот почему мне хотелось бы распять на кресте всех этих аристократических сук и их присных вместе с колледжем Софи Ньюкомб. Потому что меня для них не существует. Можешь не спрашивать, как я это сделаю, я знаю, мне это никогда не удастся, но помечтать-то я имею право. Лучше налей мне еще.
Все это она рассказала мне, когда пришла на другой вечер. Призналась также, что ее настоящее имя Ада Мэлоун, а потом в отрывках поведала еще кое-что.
– Ты второй человек в моей жизни, который был добр со мной, не требуя ничего взамен, – сказала она, и я почувствовал неловкость, потому что считал себя единственным. – Первым был старый индеец-бакалейщик по фамилии Робишо. Если бы не он, бог знает что сталось бы со мной.
Мой отец, пьяница и бездельник, вынуждал мать, когда она была еще молодой, кормить и поить его, как он это называл, торгуя собственным телом. А когда она постарела для подобных занятий, нашел ей работу в мелкой лавчонке. Мама не позволила ему заставить работать и меня, поэтому я доучилась при ней до восьмого класса. Потом она умерла. Оказалось, что у нее было больное сердце, но она ни разу не обращалась к врачу, а просто в один прекрасный день взяла и умерла. Прямо за прилавком. Два часа ушло на то, чтобы протрезвить отца, прежде чем сообщить ему эту весть. Сутки он горевал, по дороге с кладбища остановился спросить, не возьмут ли меня на ее место. Ему ответили, нет, я слишком молода, поэтому он подыскал мне другое занятие, еще лучше, по его мнению: место в баре на Бурбон-стрит. Мне было всего тринадцать, но, накрашенная, я казалась много старше и вполне сходила за семнадцатилетнюю.
Ты, наверное, знаешь обязанности девушки из бара. Она должна составлять компанию посетителям, пить только безалкогольные напитки, следить, чтобы посетители побольше пили и тратили все свои деньги. А если у клиента больше денег, чем он способен истратить, то нужно подсунуть ему снотворное, а потом другие служащие, предварительно очистив его карманы, выбросят его на улицу. Вот чем я должна была заниматься в тринадцать лет.
– Недурно, – только и нашелся что вымолвить я.
– О да, – усмехнулась она. – О да.
И вот здесь-то, сказала она, и вмешался мистер Робишо. Его дочь была подружкой Ады, потому он и принял в ней участие. Он дал ей работу, которую она должна была выполнять после школы и которая позволяла ей продолжать учебу и даже покупать виски для отца. Но когда отец узнал, что она сменила свою сравнительно выгодную службу в баре на место, которое при особом прилежании позволяло ей продолжать учебу в школе, он страшно рассердился. Он избил ее и, взяв за руку, повел обратно в бар. Бар этот в числе многих других принадлежал одному из самых известных в городе гангстеров – Рикко Медине. Тогда мистер Робишо, хрупкий, лысый, пожилой человек, совершил поступок, которого, по мнению его знакомых, от него никак нельзя было ожидать. Он пошел в бар и забрал Аду к себе в лавку. А ее отцу даже пригрозил, что заявит в полицию, если тот принудит ее вернуться в бар. Двое подручных Медины нанесли мистеру Робишо визит, но он отказался следовать их совету. Удивительно, что на этот раз дело обошлось без обычных в таких случаях репрессий: не били стекол, не портили товаров. Ада продолжала работать в лавке, покупала отцу более дешевое виски, чем ему бы хотелось, а во время выпускного акта именно ей выпала честь произносить прощальную речь.