— И все? — опешил Калеб и еще секунду просто стоял с открытым ртом. — А как же: «Калеб, я так рад тебя видеть, хорошо, что ты жив, а то я волновался».
— Жив ты ненадолго. — Ричард вздохнул и опустил глаза. — Тебя собираются сжечь, и я с этим ничего не могу поделать. Да и не хочу…
— Что? Как это? — он едва на ногах устоял, от услышанного. Лучший друг, практически брат, собирался просто смотреть, как его обольют бензином и подожгут на потеху толпе? Поверить в это было невозможно и чертовски больно. — Что с тобой случилось? Куда делся Ричард?
— Не знаю. — Мужчина безвольно уперся головой в прутья, а от его стати и выправки в одно мгновение не осталось ни следа. Теперь перед Калебом стоял просто безумно уставший человек. — Я раздваиваюсь. В голове живут словно две личности. Я помню свою прежнюю жизнь, нашу дружбу… но все это постепенно меркнет, погружается в туман и забывается, как сон. В то же время я знаю, что меня зовут Артур, и я уже десять лет служу при дворе Его Величества. Вот как это возможно? Как?! — Он поднял болезненный взгляд на друга, будто моля открыть истину и прекратить его мучения.
— Я… — Калеб не знал, что ответить, да и просто не мог осмыслить, что же на самом деле творилось с другом. А какие имелись варианты? У товарища поехала крыша? Только вот мир вокруг как раз больше подходил этому мифическому Артуру, нежели самому Калебу, и выходило, что с головой неладно как раз таки у него самого. Возможно, гипноз? Но ему всегда казалось, что психика Ричарда нерушима, как гранит, его даже рекламные акции не совращали. И тем не менее результат некоего воздействия налицо, и с этим определенно нужно что–то делать. Даже если они выберутся, это наваждение может непоправимо сказаться на их совместной работе. Впрочем, Калеб всегда мог связать товарища и примотать к дереву, чтобы тот не натворил глупостей, пока последняя надежда человечества бредет к Роковой Горе, в шапочке из фольги, конечно же.
— Даже сейчас мне трудно говорить с тобой. — Он снова опустил голову и продолжил: — Я слышу в голове чужие мысли, которые говорят мне что делать, как думать и кем быть. Наверное, это как во сне: я остаюсь собой, все осознаю и в тоже время словно играю роль, написанную для меня.
— Рич, ты можешь бороться. Из всех людей, что я знаю, уж ты–то способен побороть это. Что бы с тобой ни происходило, мы найдем выход, вместе. — Калеб сделал робкий шаг в направлении друга, но тот даже не шелохнулся. — Открой камеру, выпусти меня.
— Не могу… Артур не может… не хочет. Для него ты преступник. — Ричард тихо застонал. — Он ведь практически меня поглотил, заменил собой. Я позабыл о тебе, о задании, у меня началась другая жизнь, не менее реальная. И что самое интересное, тебя не существовало еще час назад, а потом внезапно все вспомнили, что ты еретик, сбежавший из казематов монастыря в горах. Мерзкое чувство, когда в голове всплывает воспоминание настолько глубокое и настолько хорошо забытое, что его появление сопровождается практически физической болью.
— Борись с этим, Рич! Тут творится что–то странное, и нам надо поскорее возвращаться к капсулам. Черт с ним, с заданием, на кону наши жизни. Твоя жизнь!
— Ее больше нет. Меня больше нет. Боюсь, уже слишком поздно… Я не могу сопротивляться этому наваждению, прости, но тебе придется делать все самому. Моих сил, возможно, еще хватит, чтобы тебя вызволить, но дальше решай сам: бежать или выполнять задание… В любом случае Артур тебе помешает, он этого хочет… хочет во что бы то ни стало схватить тебя.
— Я тебя тут не брошу, и плевал я на твоего воображаемого Артура! — Калеб сжал кулаки и уже готов был подойти и если не отвесить оплеуху, то уж точно хорошенько потрясти за плечо отчаявшегося друга.
За дверью послышалась возня и эхом разнесся гулкий бас. Ричард встрепенулся и начал преображаться: плечи его расправились, спина выпрямилась, подбородок приподнялся, рука легла на эфес шпаги — и теперь по ту сторону решетки стоял самый настоящий аристократ, будто сошедший с музейной картины. — Хочешь жить — начни мне подыгрывать. — На лице друга проступило безразличие и даже некая скука, а в глазах сверкал лишь холод да усталость. — Я постараюсь тебя вытащить, если только…
— А, сэр Артур, вот вы где… — В темницу протиснулся тучный человек, чье красное одеяние недвусмысленно говорило, что он не кто иной, как сам кардинал. — Что знатный господин может делать в компании этого ничтожества?
— Нич… жества?! — Калеб по привычке хотел было возразить и красочно описать все, что думает об этом жирном борове в занавеске, но вовремя опомнился и умолк, изображая смирение и раскаяние.