К чести Мордвинова нужно сказать, что в годы аракчеевской реакции он открыто заявлял, что «правители, окружающие царя, много делают зла», что «губернаторы самовластны, чиновники канцелярий их неблагонамеренны», что «они могут самого дурного представить к награде, а самого честного опорочить», что полиция «составлена из лихоимцев». Мордвинов протестовал против
переобременении крестьян налогами и чрезмерного их притеснения. Он отстаивал проведение реформ в вооруженных силах, предлагал ликвидировать военные поселения, сократить сроки военной службы и создать в стране обученный резерв солдат и матросов ,3.
В правительственных кругах косо смотрели на дружбу Сенявина и Мордвинова. Л некоторые современники склонны были приписать этой дружбе опалу, в которую попал Дмитрий Николаевич. В анонимном письме, которое распространялось в большом количестве списков и оценивалось правительством как «дерзкое», было сказано: «Сенявин, заслуживший своею храбростью и поведением всеобщее уважение народа, притесняем и нетерпим потому только, что он воспитанник Мордвинова, того Мордвинова, который любит говорить правду монарху» 14.
В действительности Сенявин не был воспитанником Мордвинова. Но они были близки друг другу. Мордвинов несомненно делился с Сенявиным своими критическими замечаниями и планами и во многом должен был встретить у него сочувствие. Оба адмирала во всяком случае были единодушны в своем отрицании аракчеевских порядков в вооруженных силах.
КАНДИДАТ В ЧЛЕНЫ РЕВОЛЮЦИОННОГО ПРАВИТЕЛЬСТВА
Едва ли не самым важным в жизни русского флота после Отечественной воины было распространение среди лучшей части моряков революционной идеологии. Эта новая идеология проявлялась не только в политической программе, которой придерживались революционно настроенные офицеры, но и в их взглядах на военное дело, с отношении к солдатам и матросам. С большей или меньшей последовательностью они выступали против самодержавно-крепостнического строя в целом и против таких его проявлений, как плац-парадная муштра, невыносимо тяжелая и бесконечно долгая солдатская и матросская служба, хозяйничанье скалозубов в армии и на флоте.
Среди революционеров десятых и двадцатых годов было немало представителей известных дворянских фамилий. С делом декабристов были связаны кое-кто из семей Суворова и Кутузова и старший сын адмирала Се-нявина Николай Дмитриевич, поручик лейб-гвардии Финляндского полка. Непримиримое отношение Сенявнна-отца к мерзостям аракчеевщины определяло духовную атмосферу в его семье и оказало влияние на Сенявина-сына. Оно подготовило почву для восприятия молодым поручиком политических идей значительно более радикальных, чем идеи его отца.
В 1820 году под влиянием усилившихся волнений в стране и в армии, а также под влиянием известий об освободительной борьбе в Испании и других западно-
европейских государствах еще более окрепли революционные настроения среди передовой части русского офицерства. Именно в этот год поручик Сенявин вступил в члены революционного кружка Федора Глинки и даже стал вовлекать в этот кружок других офицеров. Но не имея никакого опыта работы в тайных организациях, Николай Дмитриевич сразу допустил оплошность и доверился корнету Ронову, оказавшемуся доносчиком. Ронов сообщил в полицию, что некто Перетц пригласил Сеня-вина, а через Сетшииа и его, Ронова, вступить в тайное общество, «занимающееся конституцией)».
Делу был дан ход, и поручика Сеня вина стали таскать на допросы. Но он категорически отрицал свою причастность к тайным обществам. Л па очной ставке с Роновым, устроенной петербургским генерал-губернатором Милорадовнчем, он заявил, что речь шла о' вступлении в открыто существующую и не занимающуюся никакой политикой масонскую ложу, а вовсе не в тайное антиправительственное общество. И так как Ронов ничем не мог подтвердить свой донос, Милорадович назвал его лжецом и даже посадил под арест. Г1о этому поводу петербургский генерал-губернатор говорил, что полицейский следователь, который раздул дело, стянул с него, Милорадовнча, 700 рублей, «чтобы потчевать уланских офицеров и выведывать. Но уланы спокойны и офицеры в истории (речь идет о восстании 1820 года в Семеновском полку. — А. Ш.) совсем не участвуют; Ронов — молодой мальчик, л Сепявии оказался прав». На этом дело могло бы закончиться, если бы им не заинтересовался министр внутренних дел и полиции Кочубей, доложизшин обо всем самому царю.
В то самое время, когда Милорадович и Кочубей разбирали дело Ссиявиил-сына, к ним явился Сепявин-огец. Из сохранившейся протокольной записи разговора Дмитрия Николаевича с министром внутренних дел мы узнаем следующее.
Вице-адмирал Сенявин заявил, что его побудил посетить Кочубея, а также военного генерал-губернатора Милорадовнча дошедший до него накануне слух о том. «будто существует здесь какое-то общество, имеющее вредные замыслы против правительства и что почитают его (Сснявина. — А. Ш.) начальником или головою этого общества». Сенявин заявил, что слух «поразил его самым
чувствительным образом», что «служив всегда с честью, прнобрев и чины и почести, имея большое семейство и от роду 60 лет, он с прискорбием видит себя подобным образом очерненным, тогда как он вышел в отставку, живет почти в уединении и мало куда ездит».
Отвечая Сенявнпу, Кочубей пустился в рассуждения о пагубности преобразований, «подобных тем, которые за последнее время произошли в других государствах», о «ветреных молодых людях, которые прельщаются новостями», о силе и твердости правительства, которое «обратит виновных в прах», и о многом другом. Утомив Се-нявина этими нудными сентенциями, Кочубей как бы невзначай начал полицейский допрос. «Ваше превосходительство,—спросил он,— конечно, об обществах вредных слышали, так же как и я». «Никогда, — ответил Дмитрий Николаевич, — вчера только в первый раз об этом я услышал, когда было сказано мне, что я принадлежу к какому-то обществу и есть оиаго начальник». Кочубей попытался выведать, от кого Сенявип это услышал. Но его снова постигла неудача. «Позвольте, ваше сиятельство,—услышал он в ответ,— чтобы я этого, до времени по крайней мере, не открывал. Честь моя требует не компрометировать приятеля».
Что заставило Сенявина подвергать себя столь унизительному разговору? Действительно ли он так стремился обелить себя лично от слухов, которые могли уронить его в глазах царя и полиции; или он руководствовался другими мотивами? Чтобы ответить иа этот вопрос, следует учесть, что поехал он к людям, которые вели следствие по делу его сына. И хотя в протокольной записи имя поручика Сспявииа ни разу не было упомянуто, ясно, что поездка к Кочубею и Мнлорадовичу была предпринята ради него. Чтобы помочь сыну оправдаться, Дмитрий Николаевич всячески подчеркивал, что он сам и семья его живут уединенно, почти никого не принимают и сами бывают лишь в нескольких семьях почтенных и отнюдь не подозрительных людей. В самом деле, Мордвинову и Попову было по семидесяти пяти лет, а Шепелеву — восемьдесят три 107. Разговор Дмитрия
Николаевича с Милорадовичем возможно способствовал оправданию Николая Дмитриевича. Но разговор с Кочубеем не снял с семьи Сенявиных подозрения в «неблагонадежности». В этом убеждает заключительная реплика министра внутренних дел. На заявление Сенявина о о своем намерении писать лично царю Кочубей ответил, «что если он уверен в невинности своей... то намерение его оправдаться пред государем не может не быть одобрено». Это «если» Кочубея характеризует подозрительность, с какой полиция относилась к замечательному русскому флотоводцу и патриоту 108.
Еще более возросла подозрительность полиции в связи с греческими делами. В 1821 году, как известно, греки подняли восстание против турецкого ига. Чтобы шире использовать повстанческие силы островов Эгейского архипелага, чтобы поддерживать отряды повстанцев, действующие на берегу и хотя бы частично помешать туркам использовать свои флот, восставшие греки решили создать свои военно-морские силы. Они располагали немалым количеством легких судов, укомплектованных искусными моряками. Но своего флотоводца, который обладал бы достаточным боевым опытом, у них в то время не было. Когда возник вопрос о кандидатуре на пост командующего, греки прежде всего вспомнили русского адмирала — героя Дарданелл и Афона. Ни один тогдашний флотоводец не одерживал столь крупных побед над турецким флотом, как Сенявин. Он великолепно знал Средиземноморский театр, знал сильные и слабые стороны противника. Наконец, он зарекомендовал себя как подлинный друг греческого народа.