В это время эскадра соединилась с авангардом Ушакова. Войнович был вне себя от радости. Турецкая эскадра, вдвое превосходящая русских, отступила.
— Ай да бачушка, Федор Федорович, отменно турок угостил, дал капудан-паше порядочный ужин!
Слушая адмирала, Сенявин искренне жалел об одном: «Почему мне не везет? Привязан к трусливой флагманской юбке, а тот в стычку с неприятелем не вступает», — досадовал он.
Эскадра продолжала крейсировать в направлении Крыма и спустя два дня подошла к Тарханову-Куту.
Войнович вызвал Ушакова с рапортом. Уже на следующий день после боя Сенявин заметил перемену в настроении контр-адмирала: «Мыслимо ли одной авангардии Ушакова подобную викторию одержать? Выходит, что эскадра при сем лишь присутствовала?» — сказал Войнович Селивачеву в кают-компании. Очевидно, он размышлял не о том, что произошло во время боя и кто был истинным «виновником» разгрома турок. Нет, его беспокоило, как облечь себя в победные лавры. Войнович и прежде, когда они были в разных должностях, завидовал Ушакову, неприязненно относился к нему. Теперь это проявлялось все чаще. Прочитав рапорт Ушакова, он вдруг насупился:
— Прежде времени высокие награды столь многим офицерам ходатайствуете.
— Они того заслужили, Марко Иванович, — твердо сказал Ушаков. — Я сам восхищен храбростью и мужеством Шишмарева, Лаврова, Копытова и прочих штаб- и обер-офицеров, а равно всех нижних чинов, служителей.
Войнович захмыкал, что-то пробормотал и запальчиво воскликнул:
— Однако ж я сего не примечал!
Ошеломленный Ушаков, еле сдерживая негодование, ответил:
— Не ведаю причин вашего недоброжелательства, однако усматриваю в том забвение подвигов людей, под моим чином состоящих.
Словно не слыша Ушакова, Войнович продолжал:
— Кроме прочего, ты ведь, друг мой, и баталию начал без моего сигнала, и линию строя нарушил по своей воле.
— Петр Великий завещал нам не цепляться за устав яко слепцу за стену. Атака неприятельского флагмана не терпит догмы. В том смысл моего маневра, и оным мы турок побили. — Ушаков говорил спокойно, уверенный полностью в своей правоте. — О всех действиях своих, а также о поощрении моих людей принужден донести буду главнокомандующему флота, нашему светлейшему князю.
Спросив разрешения, Ушаков холодно поклонился и вышел.
Едва шлюпка с ним отошла от борта, Войнович вызвал Сенявина:
— Приготовься скакать к светлейшему князю. Повезешь рапорт о сражении. — Надо было упредить строптивого бригадира.
Спустя два дня поврежденные в бою фрегаты направились в Севастополь, и вместе с ними ушел Сенявин.
В Херсоне он узнал, что Потемкин расположился в походном лагере под Очаковом.
Второй месяц стояли под Очаковом русские войска. Сюда стянул Потемкин главные силы, надеясь на скорое взятие крепости. Недавний успех — истребление турецких судов береговыми батареями и гребной флотилией — вселил в него надежду, что крепость вот-вот падет, однако турки и не помышляли о сдаче.
Светлейший князь и здесь, в походном лагере, не изменил своего вольного образа жизни. Окруженный толпой льстецов, прощелыг иностранцев, сомнительными дамами, он задавал пиры, которые гремели сутками. Подъезжая вечером к громадному шатру князя, Сенявин еще издали услышал приглушенные звуки оркестра и нестройные возгласы, раздававшиеся изнутри. Дежурный офицер вначале не хотел докладывать и порекомендовал Сенявину переждать до утра. Лишь после настойчивых просьб он удалился в шатер и тут же пригласил Сенявина.
Посредине шатра стоял громадный стол, заваленный яствами: бужениной и поросятами, севрюгой и осетриной, устрицами и маслинами, сырами и квашеной капустой, сливами, грушами, мочеными яблоками. Среди них возвышались зеленые штофы, изящные и пузатые бутылки, серебряные кувшины и кумовницы с водками и заморскими винами.
В торце стола сидел, насупившись, Потемкин. Очевидно, привычная хандра одолевала его. Увидев Сенявина, он махнул рукой, и все враз смолкло. Видимо, завсегдатаи этого сборища давно усвоили каждое движение своего кумира и особенно последствия для тех, кто замешкается и сфальшивит.
Выслушав рапорт и прочитав присланный рескрипт, Потемкин встал, облобызал Сенявина и, подняв обе руки, вскричал:
— Виктория!
Немедленно все наполнили бокалы, Сенявину сам Потемкин налил в большую серебряную чашу и провозгласил:
— Виват флоту Черноморскому!
Выпив до дна, он обнял Сенявина и увлек в свой походный кабинет, рядом с шатром. Усадив его на банкетку, князь велел принести вина и, угощая, сказал: