Сережа стоял на руках посреди комнаты, когда вошел Баланин.
— Надо с тобой поговорить, — сказал отчим. — Прими нормальное положение. Разговор серьезный и, быть может, для тебя не слишком приятный.
— Слушаю вас, — сказал Сергей и сел на диван. — Я примерно догадываюсь, о чем пойдет речь.
Баланин ходил по комнате взад-вперед.
— Я недавно встретил Темцуника. Он сказал, что ты стал хуже учиться и бегаешь с уроков. Как ты сам смотришь на собственные деяния?
— Я был не прав. Это был первый и последний раз, когда я сбежал с урока. У меня было игривое настроение.
— А тебе не кажется, что у тебя всегда игривое настроение?
— Нет, мне так не кажется.
— Хвалю тебя за то, что ты не сказал, что с тобой убежала половина класса.
— Спасибо.
— Это по-мужски, и я с тобой буду говорить как мужчина с мужчиной.
— Я нарочно отвечал только за себя, зная, что вам это понравится. Я знал, что Темцуник вам говорил не только обо мне.
— То, что ты психолог, тебе поможет в дальнейшем, если «дальнейшее» у тебя будет и ты не кончишь свою жизнь более-менее неожиданно, свалившись вместе с аэропланом.
— Далеко не все летчики падают.
— Да, каждый уверен в своей судьбе, но тем не менее просмотри журнал «Вестник воздушного флота», и ты увидишь в каждом номере по нескольку некрологов. По статистике в авиацию идут сейчас только две сотых процента.
— Две десятых. Я читал.
— Пусть две десятых — неважно.
— В авиации неприятности происходят только от разгильдяйства.
— Смею думать, что не только.
— Неужели вы тоже интересуетесь авиацией и имеете о ней суждение?
— Как ты знаешь, я учился в Киевском политехническом институте, к нам в девятьсот восьмом году приезжал Николай Егорович…
— Жуковский?! И вы его видели?
— Как тебя сейчас. Так он прочитал нам лекцию о воздухоплавании. Это произвело впечатление, и с подобными лекциями стал выступать наш профессор Делоне. После одной из лекций студенты внесли в складчину пятьдесят рублей на строительство планера, Делоне добавил от себя десять рублей. Сделали планер. На нем наш преподаватель Ганицкий, смею утверждать, не разгильдяй, в первом же полете переломал себе ноги. Это я говорю к тому, что в авиации колются не только разгильдяи и что всякие хождения на руках, «ласточки», «крокодилы», побеги с уроков, плохая учеба несерьезно. Кончай это. И если я тебе совсем безразличен, то подумай о матери.
Королев молчал. И тут Баланин впервые вышел из себя. Он стукнул кулаком по столу и крикнул:
— Я запрещаю тебе!
МОЖЕТ, РАКЕТЫ?
Божко и Королев сидели в публичной библиотеке. Они часто занимались вместе.
— Я закончил, — прошептал Валя.
— Я еще нет. Впрочем, вот все.
— Но тут же в разделе всего девять задач, а у тебя гораздо больше.
— Я некоторые решал разными способами.
— Может, прервемся?
Друзья вышли из зала, спустились по лестнице и сели в курилке, хотя к курению не имели никакого отношения.
— Темцуник виделся с Баланиным, — сказал Сергей.
— Понятно.
— Была головомойка. Нападал на авиацию.
— Может, он и прав.
— Со своей колокольни все правы.
У Королева было словоохотливое настроение, впрочем, с Валей он никогда не был особенно молчалив.
— Авиация для меня не игрушки, с ней я себя чувствую самим собой. И я докажу это, чего бы это мне ни стоило. Все, что я делаю, приближает меня к небу, все, что мешает, — к черту. Бросил скрипку.
— И как Мария Николаевна?
— Она женщина. Она хочет, чтобы я добился в жизни успеха. И в самом деле, как приятно: молодой человек играет в компании на скрипке. Его любят девушки за возвышенную душу. Но успех в жизни дается только нечеловеческим трудом. А счастье — мгновение, когда дело сделано и ты не приступил к новому делу. Тот, кто хлопочет ради успеха, проиграет. А тот, кто добьется успеха, несчастлив.
— И все-таки ты подумай над тем, что тебе говорил отчим.
Друзья замолчали.
Первым нарушил молчание Сергей.
— В авиации плохо одно: ведь пока я войду в силу, нее авиационные вершины будут покорены. Авиационный мотор, к сожалению, имеет предел.
— Ты, как молодой Александр, горюешь по поводу юго, что твой отец Филипп Македонский завоюет весь мир и тебе ничего больше не останется, как завоевывать планеты солнечной системы.
Сергей задумался.
— Это, пожалуй, мысль, — проговорил он, — но самолетные моторы на это неспособны. Может, ракеты? Наверное, будущее за ними.
— А от чего ракета будет отталкиваться в безвоздушном пространстве? Воздуха-то там нет.
Сергей захохотал.
— Ракета отталкивается сама от себя. Если проколоть мячик, он скакнет в сторону, даже в безвоздушном пространстве. Так же и ракета. Я недавно просмотрел проект Кибальчича.
— Ну и что там?
— Он сидел в тюрьме, ему вынесли смертный приговор. А он думал не о смерти, а о полете в другие миры. И сделал проект. Он предложил ракету. Вот это персона! Человек! Мысль о таких людях заряжает меня, как аккумулятор.
С Королевым что-то случилось. На переменах он не гулял по коридору на руках. Он делал домашние заданий на завтра. На его парте было написано: «Потом поговорим».
Дома после обеда он сказал матери:
— Пойду к Вале, будем делать уроки вместе.
— Иди. Валя мне очень нравится — серьезный мальчик.
— Мне он тоже нравится.
— А что это за девочка?
— Какая?
— С косой и синими глазами.
— Ляля, — сказал Сергей и потупился.
— Хороша. Наверное, в нее все мальчишки влюблены.
— Мне-то что за дело.
Мария Николаевна засмеялась.
— Иди занимайся. Я довольна, что ты не убиваешь время на аэропланы.
Сергей, воровато оглядываясь на окна, понесся к Хлебной гавани.
ИЗ ОГНЯ ДА В ПОЛЫМЯ
Алатырцев был из Рязанской губернии, он широколиц, конопат и белобрыс. Красавцем его никак не назовешь, но общее выражение удали и жизнерадостности первыми обращали на себя внимание и очаровывали. Алатырцев покорил и Сергея, хотя ничего особенного не сказал и не сделал, а просто явился и зарядил всех своей радостью и доброжелательностью.
Алатырцев прекрасно летал, и его узнавали по полету. Он один, кроме Шляпникова, умел сажать гидроплан идеальным образом — на редан. Но если Шляпников никогда не выходил за пределы грамотного полета, то Алатырцев позволял себе некоторые отклонения от инструкции.
Сергей увидел его и поздоровался.
Раздалась команда:
— Давай на спуск!
Сергей пристроился к палубной команде. Выкатывали «Бубновый туз» — гидроплан Шляпникова.
— Ну-ка вздрогнули хором! Пошел-пошел-вали!
Гидроплан съехал по скату и плюхнулся в воду, как утка.
— Поедешь со мной, Сережа? — спросил Алатырцев.
— Конечно.
— Вася, Сережа хочет бубличка. Покрутить штурвал хочет.
— У Бржезовского нет механика, — сказал Долганов. — Может, Шляпников пустит Серегу.
— Ругаешь меня, Вася, а сам тоже потакаешь нарушению инструкций. Взять пацана для центровки — это еще ладно, но работать — ты меня извини.
— Сделают кружок и сядут. Ничего страшного. Как ты думаешь, Сергей?
— Я тоже думаю, что ничего страшного.
Выкатили «Трефовый туз» Бржезовского.