Сергей слушал, Человек повесил трубку и спросил не глядя:
— Ты кто?
— А ты кто?
Человек поглядел на Королева и прокашлялся.
— Я Фаерштейн.
— А я Королев.
— Что умеешь?
— Гм… Ходить на руках, делать заднее сальто, писать стенограммы, плотничать…
— Годится, Подчитай литературку об авиации. Вернусь — поговорим. Возьму на работу.
— А это что за книги?
— Хлам. Прислали литературу об авиации из центра — вся на немецком языке.
— Поглядеть можно?
— Хоть домой бери. До свиданья.
Сергей стал просматривать надорванные пачки книг. Лилиенталь — «Полет птиц, как основа летательного искусства». Випер — «Учение о летательных силах». Прандтль — «Результаты аэродинамической опытной установки в Геттингене». Дальше он не мог перевести и нахмурился.
«Языки не должны быть препятствием для чтения нужной мне литературы», — подумал он и увязал с десяток книг. Двинулся на Хлебную гавань.
Он не узнал гидроотряда. По его территории гуляли все, кому не лень.
Показался Шляпников, окруженный толпой. Он о чем-то говорил, Сергей прислушался: командир занимался «ликвидацией авиабезграмотности», а попросту сообщал примерно то, что было написано в стенгазете.
— Привет! — сказал Шляпников. — Куда пропал? Ищем! Нужен!
И все поглядели на шестнадцатилетнего пацана, к кои>рому обратился командир. Сергей покраснел от удовольствия.
— Экзамены, — сказал он.
— Кстати, расскажи про работу мотора. А я побегу. Дела.
Шляпников и в самом деле исчез. Деваться было некуда: желающие ликвидировать авиабезграмотность ждали. И Сергей начал свою первую в жизни лекцию. Вначале он чувствовал себя неловко, а потом наговорил больше, чем ожидал, и неожиданно для самого себя ответил на все вопросы.
Закончив лекцию, он пошел искать Долганова. По дороге встретил Алатырцева. Улыбнулись, пожали друг другу руки.
— Агитполеты запороли, — сказал Алатырцев. — Пойду катать трудящихся.
— Меня бы прокатил.
— Сережа, ты знаешь, в любое время, но не сейчас. Я тебя прокачу между башнями мельницы Вайнштейна. Хочешь?
— Конечно, хочу.
— Ну, привет тебе. Повнимательнее там.
У воды толпились смельчаки, согласные лететь. Рядом с одним смельчаком рыдала женщина.
— С хорошей-то жизни не полетишь, — сказал Алатырцев, проходя мимо женщины, и подмигнул мужчинам. Те понимающе захохотали.
Долганов сказал Сергею:
— Искали тебя.
— Родители зажали.
— Может, они и правы.
— А может, и нет. Вот у меня книги, нельзя ли их оставить где-нибудь у вас? Я буду брать по одной. Одну легче прятать.
— Что за подпольная литература?
— Авиационная. Мать ругается.
— Приходи ко мне, занимайся у меня. Пользуйся моей библиотечкой. Кстати, что у тебя за книги? На немецком? Пусть немцы и читают.
— А у вас есть что-нибудь по проектированию планера?
— Найдем. Уж не собираешься ли проектировать?
— Нет. Я так, — пробормотал Сергей. Он понимал, как бы глупо выглядел, если б сказал: «Да, делаю планер». Долганов — человек добрый, но пустозвонства не потерпит. А Сергей очень дорожил его расположением.
Мария Николаевна была счастлива, когда слышала, как ее муж и сын говорили по-немецки. У Сергея оказались редкие способности и интерес к языкам. Как он продвинулся за каких-то две недели! А ведь раньше считал язык скучнейшим предметом.
Баланин сказал Марии Николаевне:
— Кажется, парень взялся за ум. Увлечение языком гораздо похвальнее увлечения всякими хождениями на руках, «ласточками» и самолетами.
По библиотечному каталогу он выписал названия книг, которые каким-то боком примыкали к планерам и парящему полету. И все свободное время проводил в читальне. Начал он с книги Делоне «Устройство дешевого и легкого планера и способы летания на нем». Но попутно занимался и немецкими книгами, так как их чтение шло на пользу: «Полет и наука», «Учение о полетах», «Метеорологическое образование летчика», «Результаты аэродинамической опытной установки в Геттингене». Все это нужно. И если не сейчас, то завтра.
Пока он не думал о собственном планере, точнее, делал вид, что не думает: он накапливал знания, на основе которых можно было бы потом мыслить самостоятельно. Он надеялся приобрести «легкость», идущую от избытка сил, и «накачивал мускулы». Ему не хотелось тяжкого пота самоучки, изобретающего самовар.
Он составил список книг на немецком языке, с которыми познакомился, — получилось двадцать шесть названий, и отнес в ОАВУК, думая отловить вездесущего Фаерштейна. Но Фаерштейна не было. Тогда он отправился в публичную библиотеку. И однажды легко набросал общий вид планера в трех проекциях и приступил к аэродинамическому расчету, чтобы узнать, какие силы будут действовать на крыло и хвостовое оперение, и на основании величины найденных сил уже помудрить над конструктивным воплощением элементов планера, способных выдержать эти нагрузки.
Работа над проектом не мешала, а помогала чтению оставшихся немецких книг: он чувствовал, что чтение иностранного текста необыкновенно облегчается знанием предмета, о котором идет речь.
Прошел мимо консерватории и кирки, башня которой казалась в каком-то созвучии с башенкой углового дома на улице Островидова. Поэтому этот дом привлекал внимание еще издали. Сложен он был до основания второго этажа из грубого камня. Полукруглые пилястры зачем-то подперты головами бородатых стариков. Над арочными окнами тоже физиономии, только поменьше. И вдруг знакомые львиные морды в коронах, над ними старинные фонари. Такие же морды на особняке ОАВУК и на доме, который по пути в гидроотряд. Больше их нигде нет.
«Может, они приносят счастье?» — подумал он и поднял голову. Это был дом 66, здесь жила Ляля Винцентини.
Толкнул дверь с чугунными завитушками и матовыми стеклами, поглядел на лепные потолки, двинулся по лестнице.
Есть счастливые родители, которые умеют сохранить дружбу и доверие даже взрослых детей. Но тут, пожалуй, дело не в счастье. Может, здесь важно уважение к любому человеку? Может, важно не только с увлечением говорить о себе, но проявлять искренний интерес и к собеседнику? А может, тут терпимость и некоторое благодушие? А может, все это и плюс еще многое другое?
Таковы были родители Ляли и ее брата, одноклассника Юры. Они позволяли своим детям «все», и дети также знали о своих родителях «все». Все, что им не рано знать. Такая позиция свободы давала полную информацию о детях, и это помогало какой-то юмористической репликой повернуть нежелательное событие в нужную сторону. Но ни в коем случае не мораль — просто шутка. Рассмешить — значит победить.
Лялиного отца, инженера-путейца, даже собственные дети за глаза называли Максом. Макс иногда участвовал в детских проделках, и это могло бы показаться кривлянием, если б не его искренность. Он не подлаживался под детей, не снисходил до них, а ему в самом деле было интересно их общество и их проделки. Он как будто не взрослел. Он чаще бывал серьезен, но никто из детей не видел его снисходительным к их слабостям. Немножко снисходительности — и дети увидят ее, ниточка порвется, начнется непонимание, начнутся «отцы и дети».
Дверь открыла Ляля.
— Сережа, наконец-то! — сказала она, как будто еле дождалась его. Как после он увидел, она всех встречала с одинаковой радостью, и это потом злило его. Но на этот раз он расплылся в улыбке и развел руками.
— Все дела.
— Какие дела? — в синих глазах Ляли было столько неподдельного интереса, что Сергей чуть было не заговорил об аэродинамической установке Прандтля в Геттингене. Но после он заметил, что у нее неподдельный интерес ко всякому человеку, и это также его злило. Иногда он за глаза называл ее артисткой, полагая, что она не совсем искренна. А все, кто вокруг Ляли, в нее влюблены, и она просто делает всем приятное. Но в этот раз он подумал, что интерес Ляли к его делам не распространяется на дела всех остальных.