Вечером отправился я в мюнхенскую пивную «Штернэккеброй»... В комнате, которую мы впоследствии в шутку назвали «мертвецкой», я нашел 20–25 человек. Все они принадлежали к низшим слоям общества...
Мы как раз переживали то время, когда почти каждый чувствовал в себе призвание образовать какую-нибудь новую партию. Людей, недовольных старыми партиями и потерявших доверие к ним, было больше чем достаточно. Новые союзы плодились как грибы и столь же быстро исчезали с лица земли, почти никем не замеченные. Основатели этих обществ по большей части не имели никакого представления о том, что это, собственно говоря, значит — вырастить новую партию или, тем более, создать новое движение. Большей частью эти мыльные пузыри... лопались самым смешным образом, обнаруживая только полное политическое ничтожество их творцов.
Просидев часа два на описываемом заседании, я начинал приходить к выводу, что и так называемая Германская рабочая партия принадлежит к этому же разряду партий. Я был очень рад, когда Федер закончил. С меня было довольно, и я уже собирался уходить, как вдруг было объявлено, что теперь начнется свободная дискуссия. Я решил послушать. Но и дискуссия показалась мне совершенно пустой. Внезапно слово взял некий профессор, который в своей речи стал критиковать аргументы Федера. После возражений со стороны Федера (надо сказать, очень убедительных) профессор неожиданно заявил, что он готов стать «на почву фактов», но тем не менее советует молодой партии самым настоятельным образом добавить в программу один важный пункт, а именно отделение «Баварии» от «Пруссии». Ничтоже сумняшеся, сей профессор утверждал, что в этом случае австрийские немцы немедленно присоединятся к Баварии, что тогда условия мира будут куда более благоприятными для нас и тому подобный вздор. Тут я не выдержал и тоже записался в число желающих выступить. Я резко отчитал ученого профессора, и, прежде чем я успел закончить свою речь, мой ученый удрал — как собака, которую окатили ушатом холодной воды. Пока я говорил, меня слушали с удивленными лицами. Когда я кончил и стал прощаться с присутствующими, ко мне подбежал один из слушателей, назвал свою фамилию (которой я, кстати, не смог расслышать) и сунул мне в руку какую-то книжечку, по-видимому политическую брошюру, прося меня самым настоятельным образом, чтобы я на досуге прочитал эту вещь».
Этим не запомнившимся Гитлеру с первого раза человеком был основатель и первый председатель ДАП мюнхенский слесарь Антон Дрекслер. Историки позднее уточнили, что на историческом собрании присутствовало не 25, а 45 человек, в том числе 1 врач, 1 химик, 2 владельца фирм, 2 торговца, 2 банковских служащих, 1 художник, 2 инженера, 1 писатель, 1 дочка судьи, 16 ремесленников, 6 солдат (в том числе и Гитлер, который, хотя и был в штатском, в списке обозначил себя ефрейтором и в качестве домашнего адреса указал адрес своей части — 41-го полка), 5 студентов и еще 5 человек, не указавших свою профессию. Как видим, состав свежеиспеченной партии был довольно пестрым, и что любопытно — среди первых членов «рабочей партии» собственно фабричных рабочих не было. Относительно преобладали ремесленники (к ним принадлежал и Дрекслер). Но в то же время нельзя было сказать, что ДАП составили совсем уж низы общества. Хотя надо полагать, что владельцы фирм были отнюдь не Круппами, а банковские служащие — совсем не президентами банков.
В то время Гитлер жил в маленьком домике на территории своей части. В книге «Моя борьба» он вспоминал: «У меня была привычка просыпаться очень рано, еще до пяти часов утра. В домике у меня было много мышей. И вот я частенько оставлял им корки хлеба или косточки, вокруг которых мышки поднимали с самого раннего утра отчаянную возню. Просыпаясь, я обыкновенно лежал с открытыми глазами в постели и наблюдал игру этих зверьков. В жизни моей мне пришлось порядочно поголодать (здесь, как мы уже убедились, поэтическое преувеличение. — Б. С.), и я очень хорошо понимал, какое большое удовольствие доставляют эти корки хлеба голодным мышатам (животных Гитлер любил и о них заботился, а вот людей — не очень. — Б. С.).