Семестр заканчивался, постепенно перерастая в зачетно-экзаменационную сессию. От этого в институте было многолюдно. Андрей и сам стал в декабре посещать все занятия, на работу отправляясь только во второй половине дня. Впрочем, как и в предыдущие три учебных года, проблем с отчетными мероприятиями не было. Андрей учился хорошо — и в школе, и в институте. Точнее, если верить записям в зачетке и аттестате, учился он почти отлично и только иногда хорошо. В школе ему по этому поводу даже дали серебряную медаль и корейский магнитофон, который пару лет назад он взял на лесное мероприятие по жарке мяса и там разломал — с вдохновением, какое бывает только у сильно пьяных людей.
Андрей сходил на лекцию по социологии, последнюю в семестре. Мода на преподавание гуманитарных предметов в технических учебных заведениях докатилась и до ближнего Подмосковья. Была она Андрею непонятна, но приятна. Тонкая духовная организация позволяла ему сочетать любовь к математике со страстью к интеллигентскому словоблудию. Поэтому всю лекцию он думал о том, что денег теперь вполне, и можно купить сотовый телефон. И еще иногда думал про Василису.
Потом были два семинара по специализированным предметам. На этой неделе каждое занятие заканчивалось разрывом финальной ленточки. Андрей, сумевший, несмотря на все последние приключения, сохранить лидирующие позиции, получил два зачета автоматом. Оружейная метафора продолжалась стандартной фразой о том, что теперь он отстрелялся, и еще не совсем обычной мыслью о том, что в названии самого главного на земле автомата присутствует нечто лермонтовское. Это отчасти объяснялось тем, что судьба поэта так же неразрывно была связана с процессом воспламенения пороха и расширения газов в канале ствола. Только лермонтовские стволы были гладкие, а не нарезные, как теперь.
Обо всем этом Андрей думал урывками, когда вместе с друзьями и подругами курил на переменах.
Подруги были современные, то есть не стеснялись заходить в предбанник мужского туалета, постепенно приобщались к древнему искусству татуировки и никогда не позволяли одежде прикрывать пупки, прокомпостированные мастерами пирсинга. Еще они были не очень красивыми, громко смеялись, и некоторые тоже получали зачеты автоматом, не потому, конечно, что любили математику или, скажем, цифровую схемотехнику, а потому, что считали получение зачета важным. И даже не то чтобы действительно они так считали, просто это было частью намертво запаянных в их материнских платах программ. Некоторые, однако, учились совсем плохо.
Товарищи были многословными и остроумными. Они много пили по выходным и трудились в сфере распространения товаров народного потребления. Многие были небритыми. Почти все учились плохо, но в целом их социальный статус примерно соответствовал социальному статусу Андрея. Тем не менее за три — даже уже три с половиной — учебных года он так и не достиг сколько-нибудь серьезной духовной близости с однокашниками. Раньше, правда, бывало, он тоже с ними пил, но в этом учебном году отчего-то так ни разу и не участвовал в подобных мероприятиях.
Беседообразующей была тема празднования Нового года. Андрей в разговоре участвовал мало.
В сортире или на крыльце, где курили, прежде чем разойтись после занятий, он тоже немного думал о Василисе. Думал он о ней и в оборудованном турникетом автобусе, и на соединявшей автобусную остановку с домом тропинке, и в пахшем собачьей мочой лифте. Думал даже тогда, когда его глаза и пальцы стали частью компьютерной игры, которая была густо замешена на убийствах.
— Да уж, — сказал папа, глядя в маленькое окошко кухонного телевизора. Шла какая-то криминальная передача. Рассказывали о подпольной порностудии.
— Ужас, — сказала мама, подхватывая вермишель вилкой. — Просто ужас. Кровь стынет.
Андрей поднял взгляд на нее, потом на папу.
— Да люди звери пошли, — сказал папа, не расставляя никаких знаков препинания.
— Угу, — сказала мама, жуя.
— А вот вы не думали, зачем нужны такие передачи? — спросил Андрей.
— Зачем? Чтобы знать, — сказал папа.
— А зачем тебе это знать? — спросил Андрей. — Сделаешь что-то по этому поводу?
— Чего ты хочешь-то? — спросил папа.
— Да ничего, — сказал Андрей. — Просто кто-то развлекается съемками вот, порнографии детской. — Он ткнул вилкой в сторону телевизора. От бытового адреналина желудок его сжался, есть расхотелось, но на большее рассчитывать не приходилось. — Кто-то развлекается тем, что ее смотрит. А кто-то тем, что смотрит передачи про это.