Тейлор Кэтрин
Адресат выбыл
Кэтрин Кресмен Тейлор
Адресат выбыл
Рассказ
Перевод с английского Р. Облонской
Галереи Шульце-Эйзенштейна
Сан-Франциско, Калифорния, США
12 ноября 1932 г.
Herrn Martin Schulse
Schloss Rantzenburg
Мюнхен, Германия
Дорогой Мартин,
ты снова в Германии! Как я тебе завидую! Хотя я не видел ее со школьных дней, но до сих пор помню все очарование Унтер ден Линден - широту и вольность мысли, споры и разговоры, музыку, беззаботное товарищество. А прежнего юнкерского духа, прусского высокомерия и милитаризма теперь уже нет. Ты вступаешь в жизнь демократической Германии, страны подлинной культуры, которая делает первые шаги на пути к политической свободе. У тебя будет хорошая жизнь. Твой новый адрес звучит впечатляюще, и я с удовольствием узнал, что морское путешествие доставило такое удовольствие Эльзе и вашим юным отпрыскам.
Что же до меня, невесело мне. Воскресным утром я ощутил себя одиноким холостяком, которому некуда податься. Мой воскресный дом переместился теперь за моря и океаны. Вспоминаю большой старый дом на холме и твое гостеприимство, означавшее, что не полон день, пока мы снова не оказались вместе! И нашу замечательную Эльзу, которая сияя выходит навстречу, и сжимает мне руку, и радостно восклицает "Макс! Макс!", и спешит в комнаты, чтобы открыть мой любимый шнапс. И славных мальчишек, особенно юного красавца Генриха; когда я снова его увижу, он уже будет взрослым мужчиной.
А обед - доведется ли мне еще поесть когда-нибудь, как едал у тебя? Теперь я хожу в ресторан, и над моим одиноким ростбифом витают видения исходящего паром gebackner Schinken в бургундском соусе, и Spatzlе , ах, эти Spazle и эта Spargel! Нет, мне теперь нипочем заново не привыкнуть к моему американскому столу. А вина, которые так быстро и бережно доставляли на берег с германских кораблей, и обеты, что мы давали, когда стаканы наполнялись до краев в четвертый, пятый, в шестой раз!
Ты, разумеется, прав, что уехал. Американцем ты так и не стал, хоть и преуспел здесь, и теперь, когда дело так хорошо налажено, самое время вернуть твоих крепышей на родину, чтобы дать им образование. К тому же Эльза истосковалась по своим родным за эти долгие годы, и они, конечно, будут вам рады. Некогда нищий молодой художник стал теперь благодетелем семьи, так что тебя встретят с распростертыми объятиями.
Дела наши по-прежнему идут хорошо. Миссис Ливайн купила маленького Пикассо по нашей цене, с чем я себя поздравляю, а старую миссис Флешмен я заинтересовал той ужасной Мадонной, и старуха теперь призадумалась, не купить ли ее. Никто не дает себе труда сказать ей, что та или иная из ее картин нехороша - они ведь все хуже некуда. Однако у меня нет твоего подхода к этим старым еврейским матронам. Я могу убедить их, что это превосходное помещение капитала, но твое изысканно-возвышенное отношение к произведению искусства их обезоруживает. Кроме того, они, вероятно, никогда полностью не доверяют другому еврею.
Вчера получил письмо от Гризель и с удовольствием его прочел. Она пишет, что очень скоро я смогу гордиться своей сестренкой. Ей дали главную роль в новой пьесе в Вене, и отзывы в прессе замечательные - безрадостные годы, проведенные в маленьких труппах, начинают приносить плоды. Бедняжка, ей было нелегко, но она никогда не жаловалась. У нее возвышенная душа, она хороша собой и, надеюсь, талантлива. Она спрашивает о тебе очень по-дружески, Мартин, и без малейшей горечи - когда молод, как она, горечь проходит быстро. Всего несколько лет миновало, а только и осталось, что память о былой травме, и, разумеется, ни ты, ни она ни в чем не виноваты. Это точно неожиданно налетевшая буря - хлынул дождь, разразилась гроза, и вы совершенно беспомощны перед ними. А потом засияет солнце, и хотя ни тот, ни другая не вовсе забыты, остается лишь нежность и никакого горя. И у меня было бы точно так же. Я не писал Гризель, что ты в Европе, но, пожалуй, напишу, если, по-твоему, это разумно, она ведь нелегко завязывает дружбу, и наверняка ей будет радостно чувствовать, что друзья не за тридевять земель.
Четырнадцать лет со дня окончания войны! Ты отметил эту дату? Какой долгий путь отделяет нас, народы, от той горечи! Позволь, дорогой Мартин, снова мысленно обнять тебя. С самыми нежными воспоминаниями об Эльзе и мальчиках
неизменно преданный тебе
Макс
Schloss Rantzenburg
Мюнхен, Германия
10 декабря 1932 г.
М-ру Максу Эйзенштейну
Галереи Шульце-Эйзенштейна
Сан-Франциско, Калифорния, США
Дорогой старина Макс,
чек и отчет пришли своевременно, спасибо. Ты напрасно ставишь меня в известность о таких подробностях сделок. Ты ведь знаешь, я вполне согласен с тем, как ты ведешь дела, а здесь в Мюнхене у меня предостаточно иных занятий, только успевай поворачиваться. Мы уже на новом месте, но пока еще все вверх дном! Как ты знаешь, этот дом давно был у меня на примете. И он достался мне неправдоподобно дешево. Веришь ли, тут тридцать комнат и парк около десяти акров; но ты и представить не можешь, как она бедна сейчас, моя печальная земля. Помещения для слуг, конюшни и надворные постройки обширнейшие, и подумай только: мы платим десяти слугам столько же, сколько платили двум в нашем доме в Сан-Франциско.
Благодаря гобеленам и разным произведениям искусства, которые мы привезли сюда, а также прекрасной мебели, которую мне удалось сохранить, дом выглядит великолепно и вызывает всеобщее восхищение, я бы даже сказал - чуть ли не зависть. Я купил четыре больших сервиза тончайшего фарфора и много хрусталя, а также полный набор серебра, от чего Эльза в совершенном восторге.
А для Эльзы - ты, конечно, посмеешься вместе со мной, - для Эльзы я приобрел огромнейшую кровать. Размер небывалый, вдвое больше двуспальной, и с резными столбиками, а вернее сказать, с настоящими столбами. Простыни пришлось заказывать, готовых подходящего размера не было. Простыни льняные, тончайшего льна. Эльза без конца смеется, а ее старая Grossmutter качает головой и ворчит: "Nein, Мартин, nein. Устроил такое, теперь смотри в оба, как бы она не растолстела, чтоб кровать была по ней".