Но в остальном это место являлось отражением человека, который в нём жил. Да, его не назовёшь уютным. Бывает такое чувство. Когда заходишь куда-то и сразу понимаешь: тут живут люди.
Здесь же такое ощущение, словно это склеп. Прибранный. Аккуратный. Опрятный. Но безжизненный. С запахом дешёвых сигарет вместо благовоний.
— Сюда иди, — хриплым голосом позвал меня Громов, открывая одну из комнатных дверей ключом.
При этом он замер перед дверью на несколько секунд, словно не решался вставить небольшой ключ в замок. Через пару мгновений заминка прошла. Он всё же открыл дверь.
Зайдя внутрь, я увидел то, что больше всего подходило под описание «рабочий кабинет». Комната метров пятнадцать, может быть, двадцать квадратных. Широкий стол в центре. Стул. Несколько шкафов и стеллажей, заставленных картонными и пластиковыми коробками.
А ещё я обратил внимание на то, что, в отличие от остальной квартиры, здесь практически не пахло сигаретами. И было пыльно. Действительно пыльно, я имею в виду. Включив свет, пройдя к шкафам, Громов оставил за собой цепочку плохо различимых, но всё-таки заметных следов на полу.
— Это её кабинет, — бросил он мне, даже не повернув головы, но я это и так уже понял.
— Давно сюда не заходил? — спросил я, с небольшой брезгливостью посмотрев на покрывшиеся пылью носки, стоило мне зайти в помещение.
— Почти три с половиной года, — отозвался Громов. — С тех пор, как понял, что не могу найти здесь ни одной зацепки. Я эти папки тысячи раз пересматривал, но…
— Но их пересматривал ты, — понял я.
— Верно, — хрипловато улыбнулся он и достал с одной из полок коробку, после чего поставил её на стол.
За ней последовала ещё одна коробка. Затем третья. Все три оказались доверху забиты аккуратно уложенными папками.
— Это то, что я думаю?
— Здесь материалы по последнему делу, над которым она работала, — ответил Громов.
— В этих трёх коробках?
Мне стоило огромных сил произнести этот вопрос без иронии в голосе. Потому что я знал, сколько бумаги может появиться при работе хорошего прокурора.
А если вспомнить то, что я успел узнать о Виктории Громовой, сомнений, что государственным обвинителем она была хорошим, у меня не возникало абсолютно.
И стоящий передо мной мужчина эти мысли оправдал.
— В этой комнате, — пояснил он, обведя её рукой. — Во всех этих коробках.
— Ясно, — проворчал я, бросив крышку обратно поверх коробки и оглядел заставленные её товарками стеллажи у стен. — Это потребует времени.
— Не знаю, что ты хочешь там найти, — хмыкнул следователь. Видимо, кислое выражение на моём лице от осознания масштабов предстоящей работы его развеселило и опечалило одновременно. — Я просматривал все эти бумаги десятки раз, но так ничего и не нашёл.
— При всём уважении, Громов, но когда ты этим занимался, у тебя не было меня, — не стал стесняться. — Работа с документами — это моя стезя.
Ладно. Похвалились, и хватит. На самом деле, работа предстояла аховая, чего уж тут скрывать. По моим прикидкам, чтобы полностью разобраться в этом деле, потребуется время. Драгоценное время, которого у меня и так немного. И как бы я ни бахвалился сейчас перед Громовым, это было не совсем справедливо. Всё-таки мужик он опытный. Но, как говорится, есть нюанс. И нюансом этим были информация и мой опыт.
Виктория Громова не тот прокурор, что станет гоняться за мелкими головорезами или наркобарыгами. Эта схватка сродни сражению с многоголовой гидрой. Отруби одну голову, и на её месте тут же вырастет две новых. И снова. И снова. И снова. И так до бесконечности. Мелкие сошки легко заменяемы. Атаковать их бесполезно. Даже улицы толком не очистишь.
И Громова прекрасно это понимала. Она видела и, что более важно, понимала общую картину куда более широко. Организованная преступность — это машина. Жёсткий, бесчеловечный механизм, перерабатывающий людские жизни. Но, тем не менее, он остаётся машиной. А любая машина гибнет, если перекрыть ей доступ к горючему.
Для организованной преступности этим топливом являлись деньги. Грязные, зловонные деньги, которые должны превратиться в «чистые» — чтобы купить влияние, купить безопасность, купить всё, что нужно, чтобы жить без страха в комфорте и богатстве.
И она нашла их слабое место. Не бандитские разборки, не наркотрафик, даже не проституцию и любой другой незаконный грешок. Всё это не имело никакого смысла. Просто потому, что невозможно победить в бесконечной схватке. Вместо этого она стала искать дальше. То узкое бутылочное горлышко, через которое проходили запачканные, запёкшейся кровью бумажки, а выходили уже чистыми и законными деньгами.