— Он мне не хозяин, — тут же ощетинилась сидящая на стуле за столом платиновая блондинка. — У меня вообще его нет и быть не может!
Эх, как же всё-таки одежда меняет людей. Вот встречаешь ты безумно красивую женщину. И не просто так, а в шикарном платье, которое подчёркивает фигуру. С идеальной причёской и макияжем. В туфлях и вот это вот всё. Смотришь на неё, и сердце замирает.
А затем видишь её в явно большой, не по размеру футболке. Забравшуюся в одних трусах на стул, поджав под себя ноги, чтобы посреди ночи пожрать чужих блинов. Без макияжа и с растрёпанной прической. Не. С ней всё это не работало. Даже в таком виде она выглядела, мягко говоря, восхитительно. Похоже, что эти остроухие неплохо так поработали над своим генофондом, чтобы получались такие вот красавицы.
Видимо, заметив, что я задумался, альфа предприняла ещё одну попытку ткнуть в блины вилкой и утащить один. Впрочем, безуспешно. Я просто придвинул блины ещё ближе к себе.
— Дай, — злым тоном заявила она.
— Перебьёшься. И вообще, сколько жрать-то можно?
— У альфаров более быстрый метаболизм, чем у вас, обезьян. — Она недовольно цокнула языком. — Потому нам требуется больше и лучше питаться.
— М-м-м… Так, может быть, стоит быть повежливее с тем, у кого тарелка с блинами? — предложил я, на что она закатила глаза.
— Да я лучше сдохну, чем буду унижаться и просить.
— Зато требовать тебе это не мешает.
— Требовать не значит унижаться, — парировала она, но меня это не впечатлило.
— Требовать без возможности получить желаемое — всё равно что расписаться в собственной слабости, — сказал я ей и, взяв один из блинчиков, демонстративно откусил половину. — Вкусно, кстати. Ксюша постаралась.
— Да я в курсе вообще-то, — улыбнулась она с таким видом, будто съела лимон целиком. — Что ни говори, но блины у неё получаются отличные.
— Это да. Всегда их любил. Возвращаясь к нашему разговору, кто же тогда для тебя Браницкий? Чем он посадил тебя на поводок?
Видимо, предпринять очередную попытку украсть блины ей не позволило чувство собственной гордости. Все же знает, что сейчас она в любом случае в более слабом положении с учётом этой дурацкой печати.
— Тебя это волновать не должно, — произнесла она, вставая со стула.
— А тебя бы это волновало? — поинтересовался я, когда она прошла мимо меня к выходу из кухни, и добавил: — Ну в том случае, если бы связывающей тебя с ним печати бы не существовало, например.
Эри замерла спиной ко мне, не дойдя пару шагов до двери. Эмоции её я чувствовать не мог, но прекрасно видел, как напряглись её плечи.
Ну и заодно на её попку в одних трусиках полюбовался. Красиво, чего уж тут сказать.
— А ты забавный. — Эри повернулась ко мне и смерила меня пристальным взглядом. — Знай ты, что я творила в своей жизни, тебе бы и в голову никогда бы не пришло говорить о чём-то подобном.
— Да я многое знаю, — пожал плечами. — Лар мне кое-что рассказал о прошлом своей «любимой» тётушки.
Произнёс я это с очевидным сарказмом в голосе. Потому что это лучший способ спрятать истинные ощущения, которые я испытал после того, как Лар поведал мне часть истории о похождениях стоящей передо мной альфарки.
Да, к слову, она действительно ему тётка. Я, признаюсь, до последнего думал, что это шутка. Ну или какая-то внутренняя альфарская фигня. А нет. Оказалось, правда. Двоюродная, как я понял.
Что не отменяет рассказанного. Эри действительно успела… дел натворить за последние триста лет. Первые две сотни она провела внутри их анклава в Европе. За то время преисполнилась речами братца своего отца о величии альфарской расы, ничтожестве людей и прочем бреде. Правда, после того как старого ушастого революционера-консерватора засунули в тайную и скрытую от людей альфарскую кутузку, Эри сбежала из анклава.
И сделала это не просто так. Всех, кто тогда поддержал ту провальную попытку восстания, подвергли процедуре «запечатывания». Называлось, разумеется, это дело иначе. На альфарском у этого процесса имелось длинное и малопереводимое название, но суть была понятна и так.
Их лишали магии. Совсем. А для альфа лишиться собственной силы — это катастрофа. И дело даже не в том, что это всё равно что лишить человека рук и ног. Страх заключался в унижении и всеобщем презрении. Полном и бесповоротном. Для своих сородичей они становились хуже людей. Таких альфов изгоняли из анклава, ставя перед этим клеймо. Это было худшей и самой жестокой судьбой, какая только могла постичь альфара. Ещё хуже она воспринималась, когда знаешь, насколько трепетно альфы относились к своей расе на фоне уменьшения их численности.